Господин Пэтридж то сидел на краю своей кровати, то расхаживал вдоль и поперек своей камеры. Время от времени он поднимал голову и слышал резонирующий стук, с перебоями молотка. Через некоторое время он повернулся к охраннику, находившемуся в его камере, и спросил у него, что бы это могло значить. Охранник, казалось, был озадачен вопросом, но в конце концов ответил, что это просто-напросто они там сейчас все подготавливают к казни.
— Вы хотите сказать, к завтрашнему дню? — спросил господин Пэтридж.
Охранник кивнул головой.
— Скажите мне, — продолжал господин Пэтридж озабоченно, — мне думается, что к завтрашнему утру проблем не будет? Мне думается, что "прокола" не должно быть?
— Не бойтесь, — заверил его охранник, — помех не бывает. Никогда. У вас нет нужды волноваться из-за этого.
— Я хочу сказать, — снова начал господин Пэтридж, — что если, насколько я понял, порвется веревка, или заклинит лестницу, или же еще что-нибудь в этом роде, то они пытаются три раза, и тогда если ты еще жив, то они вынуждены отсрочить казнь.
— Да не беспокойтесь вы из-за этого, — сказал ему успокаивающим тоном тюремщик. — За последние годы такое случалось не более раза или двух.
— Хорошо, — сказал господин Пэтридж и снова улыбнулся.
— Смешной тип, — подумал охранник.
— Мне помнится, — сказал господин Пэтридж в том же топе, — что где-то я читал историю одного плотника, который был повешен. В тот момент, когда его привели на виселицу — кажется, так это называется, — он сказал начальнику тюрьмы: "Вы знаете, мне кажется, что я должен вам заметить, что ступеньки вашей лестницы абсолютно ненадежны". Забавно, не находите?
Охранник не ответил, так как он и не знал, в общем-то, что и сказать. Более того, в этот момент в дверь постучали, и дверь камеры резко открылась.
Господин Пэтридж обернулся. В камере стояла Гертруда в ожидании последнего "прости". Какое-то мгновение он стоял не двигаясь, совершенно опустошенный. Он мог только на нее смотреть, смотреть, смотреть… До чего же она была прелестна! Как же она заслуживала того, что он делает для нее. И даже большего. В сером она всегда выигрывала… Вот так они простояли долгие мгновения, глядя друг на друга.
Потом господин Пэтридж заметил, что она плачет. Ну вот это уже ни к чему. Он обнял ее и попытался утешить.
— Не нужно так плакать!
Это все, что он нашел сказать. Выглянув из-за плеча своей жены, он увидел, как тюремщик отвернулся. "Как деликатно с его стороны", — подумал он.
— Попытайтесь думать, что я отправляюсь в долгое путешествие, моя дорогая, — сказал господин Пэтридж, при этом задавая себе вопрос, зачем он говорит подобные нелепости.
А жена его только и могла, что повторять: "Ги, дорогой, я люблю вас". И это было очень мило с ее стороны, тем более что она думала именно так, как говорила. Наконец, он действительно начал отдавать себе отчет в том, что Гертруда его поистине любит, и это была еще одна причина, чтобы сделать все, дабы спасти ее от разорения, в которое он их всех вверг из-за своей нерадивости и бесталанности. Он для нее должен сделать все, он никогда не сможет заплатить ей за ту любовь, которой она его окружила с таким благородством, что прожить-то он должен был бы до ста лет. Но он был далек от того, чтобы чувствовать себя должным прожить столько, так как оставалось ему лишь несколько часов. Но если не жить, то по крайней мере он мог умереть ради нее, умереть ради ее счастья и ее комфорта, во имя спокойствия и благополучия детей, которых они оба так нежно лелеяли.
Они разбудили его в шесть часов утра. Он хорошо спал, и ему стоило труда выбраться из своего сна. Шесть часов. Разве это то время, когда надо будить людей? Что, они не могли приступить к выполнению своих обязанностей в более разумное время? От этого он был так рассержен, что что-то проворчал неразборчиво, вставая и одеваясь.
Он надел чистую одежду, но без своего накладною воротничка, без галстука, и отказался от завтрака. Чашка чаю, вот все, что ему нужно было столь ранним утром. Ему вспомнилось, что он где-то слышал, будто бы у некоторых преступников в день казни бывает прекрасный аппетит. А вот у него, по правде говоря, завтракать не было абсолютно никакого желания. Он был готов и ждал уже некоторое время, когда в глубине коридора послышался шум.
— Должно быть, это священник, — сказал тюремщик.
Но тюремщик явно ошибся, потому как, когда резко открылась дверь, появился начальник тюрьмы в сопровождении доктора, а священник шел последним.
Охранник отошел в сторону при их появлении, а господин Пэтридж принялся жадно искать глазами кого-то другого. А этот единственный другой, поистине важный, казалось, не откликался на его зов. Одним словом, где же в конечном счете палач?
Но у этого-то еще есть время появиться, так как не было семи часов тридцати минут утра. Наверное, у него были кое-какие мелочи, которые ему надо было уладить, прежде чем перейти к более серьезным делам.
Да, он видел в этом только формальности, и больше ничего. И в самом деле все обратили свой взор на начальника тюрьмы, а тот с торжественным лицом начал читать документ, который он принес с собой в камеру.
Должно быть, документ этот был очень важен, поскольку у всех был очень серьезный вид. Время от времени начальник тюрьмы бросал взгляд поверх бумаги, как если бы он хотел удостовериться, что человек, которого касался этот документ, явно понимает его содержание.
Господин Пэтридж спохватился: ему же надо было со вниманием слушать, что говорил начальник тюрьмы. Что означали все эти слова? Где он уже их слышал?
"…совершенное преступление, вызванное самым большим подстрекательством… смягчающие обстоятельства… смертная казнь заменяется на пожизненное тюремное заключение… Подписано: Уильям Инглби, министр внутренних дел".
Господин Пэтридж пристально смотрел, уставившись прямо в какую-то точку перед собой.
— Мне очень жаль, Пэтридж, — сказал начальник тюрьмы. — Я не смог проинформировать вас раньше об этом помиловании. Я сам получил это письмо не далее как полчаса назад.
Господин Пэтридж смотрел в пустоту. К нему подошел священник, в то время как начальник тюрьмы выходил из камеры, и доброжелательно взял его за руку.
— Ну-ну, Пэтридж, — сказал ему священник. — Министерство внутренних дел подчинилось очень важной петиции в вашу защиту. Всемогущий бог послал вам и другую удачу!
А потом, поскольку Пэтридж так и стоял, как вкопанный, он добродушно добавил:
— Вы сможете обратиться с апелляцией, знаете ли…
Взгляд господина Пэтриджа вдруг осветился искоркой надежды.
— С апелляцией? — повторил он.
— Да, — ответил священник еще более доброжелательным тоном. — Вы можете подать апелляцию с тем, чтобы отбывать срок наказания условно… по прошествии тринадцати лет.
