Ближе к полуночи стало ясно, что никто никуда не поедет, и Терентий задумался, черта ли ему тут ждать, сидеть и страдать попусту? Он подумал еще немного и понял, отчего не велят закладывать: Косолапый Жанно, поди, вернулся и все успокоились.
Тогда Терентий рассудил так: где бы недоросль ни слонялся, а вряд ли сыт. Надобно принести ему с поварни хоть сайку, хоть пирог, проявить заботу. И лучше бы поспешить — стряпухи с вечера заводят тесто для завтрашних булок, и сейчас на поварне кто-то еще есть, а потом все разойдутся и поварню запрут.
Это было мудрое решение, и вскоре Терентий уже бежал через Северный двор с узелком; бежал, предвкушая свою законную полтину.
Он помедлил перед тем, как войти в сени со сводчатым потолком, откуда начиналась витая лестница. Вошел на цыпочках — страх как не хотел на кого-нибудь напороться. Объясняй потом, что тут с узелком пирогов делаешь! Да и без объяснений поймут, будто мужик в девичью пробирался, завел там себе кралю. А няню Кузьминишну хлебом не корми — дай расследовать злоумышление против целомудрия. Маше Сумароковой еще только двенадцать лет было, когда Косолапый стал ей давать уроки словесности, и то Кузьминишна сидела на каждом уроке в уголке с вязанием, присматривала, как бы не вышло какого урона.
Терентий быстро подошел к лестнице, еще раз прислушался и уловил скрип ступеней. Кто-то шел — слишком легко и скоро для Косолапого Жанно. Шел, кажется, вверх. На всякий случай Терентий забрался под лестницу — а ну как спускается лакей Степан, посланный княгиней убедиться, что любимчик вернулся или же, напротив, не вернулся? Но скрип прекратился вместе с другим звуком, очень похожим на тот, что издает старая дверь, когда ее закрывают.
— Ахти мне, это ж девка… — прошептал потрясенный Терентий.
Он, как и прочая дворня, был озадачен образом жизни Косолапого Жанно. Допустим, человек мало пьет потому, что доктор не велел, но какой же доктор прикажет обходиться без женской ласки молодцу в тридцать три года? Бабы уж до того додумались, что детинушку испортили — мало ли способов напустить порчу на это дело? Ведь никогда никого из девок ни за что не ухватит, даже вслед никому не поглядит. А тут, оказывается, все в порядке! Только все настолько скрытно, что не докопаться.
— Ага… — прошептал Терентий, уже понимая, для чего Косолапый забрался в дурацкую башню, очень плохо приспособленную для житья.
Сюда-то можно бегать из девичьей, зная, что никто не подслушает и не донесет. А кто ж бегает? А Фроська-паскуда! Кто кроме Фроськи? Ведь сам же Терентий подсказал ей, что нужно проявить заботу о Косолапом: глядишь, эта забота и окупится. Так он-то, Терентий, с мешками продовольствия по страшной лестнице бегает бескорыстно (про полтины он в тот миг честно позабыл), а у Фроськи-то свой товар! Ему самому хорошо, между прочим, известный!
Сам же, дубина стоеросовая, научил, сам!
Стало быть, нужно отвадить Фроську от недоросля. А как? А проще простого — няня Кузьминишна-то на что? Только нужно по-хитрому, по-хитрому…
Послушав еще немного и убедившись, что Фроська спускаться вниз не собирается, Терентий побрел к себе в каморку, плетя в голове интригу. Вот угораздило же его родиться крепостным — будь он вольным, интригами своими всю Европу взбаламутил бы, не хуже господина Талейрана. А так — извольте прозябать в людской…
В каморке он знал уже, с чего начнет. У Фроськи зловредной есть соперница, горничная Глашка, спит и видит, как бы ее сиятельству лучше Фроськи угодить. Глашка ведь и помоложе. Фроську княгиня обещала хорошо замуж выдать, вот Фроська и не беспокоится, знает — будет приданое, будет и жених, а коли пошаливает, так потихоньку… уж не Косолапого ли для нее княгиня присмотрела?..
Тогда все пропало!
Паника Терентьева была недолгой — он вспомнил про Екатерину Николаевну и успокоился. Жуя предназначенные Косолапому Жанно пироги, он представлял себе, как осторожненько приударит за Глашкой, да как напоет ей, что княгинина любимица спуталась с недорослем. Даже если Фроська успела получить от недоросля какие-то подарки — Бог с ней… Зато вперед уж ничего не получит. Будет знать, как кучеру Терентию поперек пути становиться — ведь эти подарки она, можно сказать, из его кошелька вынула, чертова перечница!
А Глашку, если будет умна, можно и вознаградить. Известным мужским способом.
Придумав все это, Терентий заснул.
Утром он помчался в людскую, чтобы приступить к своей затее. С Фроськой поздоровался очень ласково, назвал ее душой-красавицей — надо ж усыпить подозрения. А Глашку выследил, исхитрился догнать ее в коридоре и сказать ей приятное: что она из всей дворни самая румяная. Глашка принялась жеманничать, Терентий не возражал — их полу и следует жеманничать. И подпустил загадочности: он-де знает, кто из горничных повадился безобразничать; знает, да не скажет.
Затем его отыскал Степан и сказал, к которому часу экипаж должен ждать ее сиятельство в Южном дворе. Терентий спросил, нашлась ли пропажа. Степан сказал, что пропажа к завтраку вышла при полном параде, вид имея довольный и даже блаженный. Это Терентия обрадовало — значит, угадал! И он поспешил на конюшню снаряжать экипаж. Немного похолодало, и следовало разжечь маленькую печку, чтобы у ее сиятельства не замерзли ноги.
Прогулки по предместьям Терентий любил, главное было — выбраться из крепости, не ободрав бока у экипажа и никого не задавив. Но горожане уже обратили внимание на голицынский герб и старались уступать карете дорогу. Терентий, сидя на козлах, видел эти знаки почтения и пыжился так, словно он сам был князем Голицыным.
* * *
Маликульмульк спозаранку шел через эспланаду и улыбался.
Он был голоден, бодр и счастлив.
Приходилось держаться обочины — к городским воротам, запертым на ночь, тянулись телеги с продовольствием. Хватало и пеших. Шли мальчики-молочники с заплечными бочатами, шли промышлявшие уличной торговлей огородники с плоскими корзинами, приспособленными для ношения на голове, шли ремесленники с мешками товара и с ручными тележками, да кто только не норовил с рассветом попасть в город. И это те, кто хотел попасть в крепость через Песочные ворота. У Карловых ворот собрались еще купеческие телеги с товаром для больших каменных амбаров, стояли рыбаки — иной тащил, перекинув через плечо, здоровенного лосося чуть не в полтора пуда весом, и на рыбину довольно скоро находился покупатель.
Маликульмульк был доволен, по-настоящему доволен жизнью и собой, несмотря на то, что остался без ужина. Он провел почти всю ночь за карточным столом, изучая игроцкую компанию куда более внимательно, чем компания изучала его самого.
Он был для них простаком, попавшимся на крючок графини де Гаше. О том, что простак, было время, выигрывал за ночь и по семидесять тысяч, они не знали. Если бы Маликульмульк относился к игре не столь философски, сколь практически, то уже мог бы и дом в столице приобрести. Но в нем уживались, что встречается редко, азарт, который мог проявиться лишь в игре, и некий отстраненный взгляд на игру, взгляд насмешливый, но, увы, не злой. А доброта Большой Игре противопоказана — всякая доброта, и та, что происходит от лени, тоже.
