В 30-е годы у Ежова были служебные помещения в здании ЦК на Старой площади (на пятом этаже), в административном здании центрального аппарата НКВД на Лубянке, а с апреля 1938 года — в наркомате водного транспорта. У него была квартира в Кремле плюс шикарная дача в Мещерино, на окраине Москвы, с кинозалом, теннисным кортом, нянькой и т. п. По имеющимся сведениям, на почтовые отправления из-за границы жена Ежова потратила несколько тысяч долларов. Все это свидетельствует, что, испытав нужду в юности и в начале своей карьеры, Ежов не отказывал себе в «буржуйских» удовольствиях. Кроме того, по некоторым сведениям, он был еще и коллекционером. По словам Льва Кассиля, Ежов однажды показал ему многочисленные модели яхт и кораблей, которые сделал сам или собрал в уникальную коллекцию{806}. С другой стороны, у него была довольно жуткая мания коллекционировать пули, которыми были расстреляны наиболее заметные фигуры из числа его жертв.
В идеологическом плане Ежов был радикалом, и до такой степени въедливым, что иногда даже отходил от официального курса. В начале 1920-х годов он, по меньшей мере, симпатизировал группе «рабочая оппозиция», а впоследствии поддерживал знакомство с различными оппозиционерами, такими как Пятаков, Марьясин и Конар. В период работы Ежова в Марийском обкоме его невзлюбили за борьбу с «национал-шовинизмом». В Казахстане он горячо возражал против предоставления концессий иностранным капиталистам. В конце 1920-х годов он выступил не только против «правых», но и против «партийного болота». Его называли «большевистский Марат», фанатичный и кровожадный палач, который не знал, как остановить «чистки», на совести которого было бесчисленное множество жертв, который никого не щадил, даже своих знакомых и близких[98]. Однако свидетельства 20-х годов единодушно дают ему совсем другую характеристику. В то время Ежов, похоже, был полной противоположностью — доброжелательным, внимательным, отзывчивым, гуманным, мягким, тактичным, свободным от чванства и бюрократизма, готовым на любую помощь, скромным, довольно приятным, тихим, слегка застенчивым.
Впоследствии, году в 1930, Ежов изменился — или проявилась другая сторона его натуры. С этого времени началась его слава фанатика, радикала, жестокого, аморального, безжалостного и непреклонного человека. Ему повсюду мерещились враги и заговорщики. Ежов не щадил даже тех, с кем раньше работал и чья преданность советской власти была ему известна. Он и пальцем не пошевелил для их оправдания или смягчения их участи. Например, когда в октябре 1937 года бывший начальник 2-й базы радиотелеграфных формирований — то есть его начальник в 1919 году — А.Т. Углов был обвинен в шпионаже в пользу Германии и арестован, его сын просил Ежова заступиться за отца. Ответной реакцией был арест жены Углова, с которой Ежов был также хорошо знаком, а самого Углова расстреляли в феврале 1938 года{807}. В том же году был казнен ряд бывших соратников Ежова из Марийской автономной области, среди них — его бывший соперник, председатель исполнительного комитета И.П. Петров. Они, в частности, обвинялись в том, что чинили Ежову препятствия в бытность его секретарем Марийского обкома и составили заговор с целью покушения на его жизнь{808}.
В июне 1937 года, как свидетельствует Разгон, Ежов отдал приказ об аресте своего «крестного» Москвина и его жены (которая обвинялась в организации покушения на Ежова). В ноябре того же года Москвина приговорили к смертной казни и расстреляли, его жена тоже была расстреляна{809}. В марте 1937 года расстреляли бывшую любовницу Ежова Евгению Подольскую. Кремлевский врач Лев Левин был арестован по обвинению в проведении заведомо неправильного лечения государственных деятелей, а также Максима Горького. После ареста ему разрешили позвонить Ежову, который числился его пациентом. Ежов ответил, что он не в курсе происходящего, что Левин должен формально подчиниться, и пообещал безотлагательно рассмотреть его дело. Вместо этого был арестован и сын Левина, а в марте 1938 года состоялся суд над Левиным и расстрел{810}.
Сеющие смерть подозрения Ежова не обходили стороной и людей из его собственного окружения, таких как его давний собутыльник Пятаков. По словам Дагина, «осенью 1937 года, перед расстрелом своего приятеля в прошлом Яковлева, Ежов поставил его рядом с собой — наблюдать за приведением приговора в исполнение. Помню, что Яковлев, став рядом с Ежовым, обратился к нему со следующими словами: “Николай Иванович! Вижу по твоим глазам, что ты меня жалеешь”. Ежов ничего не ответил, но заметно смутился и тот час же велел расстрелять Яковлева»{811}. Здесь, вероятно, речь идет о А.И. Яковлеве — работнике КПК, расстрелянном в Москве 27 ноября 1937 года.
В декабре 1936 года арестовали бывшего соратника Ежова из аппарата ЦК Льва Марьясина, который был ему очень близким другом. Незадолго до этого, в том же году, когда Марьясин был уволен из Госбанка, Ежов предложил ему должность в наркомате внутренней торговли или наркомате тяжелой промышленности; о партийной работе речи не было{812}. В сентябре 1937 года Военной Коллегией Марьясин был приговорен к высшей мере, но расстрелян почти через год, 22 августа 1938 года. Для того времени это была неслыханно большая проволочка. Ежов проявил к делу исключительный интерес и сам руководил следствием. По его указаниям Марьясина постоянно подвергали ужасным побоям. «Я велел отрезать ему ухо, нос, выколоть глаза, резать Марьясина на куски», — говорил Дагину пьяный Ежов[99]. По показаниям Фриновского, «если других арестованных избивали только до момента их признания, то Марьясина избивали даже после того, как кончилось следствие, и никаких показаний от него не брали»{813}.[100]С другой стороны, по ночам или с перепоя Ежов обычно заявлялся в Лефортовскую тюрьму, где подолгу с глазу на глаз беседовал с Марьясиным{814}. Были ли это задушевные разговоры со старым другом, которому Ежов был не в состоянии помочь? Опасаясь возможных последствий своей бывшей дружеской привязанности, Ежов приказывал сильно его избивать, но сохранял ему жизнь в течение неслыханно долгого времени. Однако в день назначения Берии он спешно приказал расстрелять Марьясина. Ежов понимал, что в руках Берии подобные заключенные были опасны, поскольку могли дать против него показания. Так Ежов расправлялся со старыми друзьями. Его ненависть к полякам, немцам — всему иностранному — еще более поразительна, если вспомнить, что его собственная мать была литовкой (факт, который он, естественно, скрывал).
