Настал их последний час, понял Лех, и не двинулся с места.Ведь именно ему предстояло обвязать Василя веревкою, чтобы его вытянули наверх.На пытки, на погибель. Но не будет он причастен к казни товарища!
– Ну, холоп? – крикнули сверху. – Чего ждешь?
– Тебе надо, ты нас и поднимай, – мрачно ответил Лех.
И никакие угрозы, в том числе залить яму растопленноюсмолою, не заставили его шевельнуться. Наконец с криком: «Пшеклентный козак!» –в яму спрыгнули два поляка, и уже через несколько мгновений избитый, связанныйВолгарь умывался кровью, а вороги вытаскивали из ямы Василя.
Когда наверх подняли Волгаря, он сквозь кровавую завесу,наползавшую на глаза, разглядел утоптанную площадь, окруженную отрядомвсадников и селян, жмущихся друг к другу под ударами плетей. Посреди площадистоял на вороте столб с крюком посредине. Два ляха держались за рукоятки,готовые вращать сие оружие мучительной казни.
Волгарь воззвал к богу всем существом своим, моля его опогибели, как о последней милости…
Ляхи уже приуготовляли к пытке Главача. Две бадейки ледянойводы привели запорожца в сознание. Однако ноги его все ж не держали. Васильприподнялся на локтях и отважно глядел на низкорослого, толстенного хорунжего вшироченных, локтей в двадцать, синих шароварах, в бархатном малиновом, серебромшитом кунтуше, в мохнатом капелюхе. На лице его была написана нескрываемаярадость. Пыжась, расхаживал он перед беспомощным пленником.
Василь с издевкой прохрипел:
– Хорош! Виден среди ложек уполовник!
Мертвая тишина висела над площадью (только столб-смертоносецслабо поскрипывал на вороте – скрип… скрип…), а потому негромкие слова Главачарасслышали все.
– Что притих? – не унимался Василь. – Очкур,никак, лопнул?
Хорунжий побурел, но все же смог совладать со своей яростьюи усмехнулся:
– Попусту балабонишь, козаче! Поймал, поймал я тебя, лютоговорога всему Посполитству! Так что бог мне помог.
– Бог не теля, видит издаля! – посулил Василь. –Но, видать, и впрямь твоя нынче взяла, пане ляше. А стало быть, верши своеремесло, не медли!
– Ну что ж, коли сам просишь… – захохотал хорунжий, и по егознаку два поляка потащили Василя к столбу.
– Прощайте, панове-товариство! – крикнул он, озираятолпу прощальным взором. Чуть улыбнулся, увидав Волгаря: – Жив уйдешь отворога, сделай милость, выполни мою последнюю волю: сыщи Дарину и женись наней, коли она тебе люба, а тому подлюке Славку снеси голову без раздумий, заудаль мою загубленную!
– Ниц с того не бендзе [62]! Сыщи себе иногодушеприказчика! – прервал хорунжий. – И ему, и тебе конец один,только ты поутру сгинешь, а он – ввечеру.
– Коли так… прощай, брате! – обронил Василь.
– Прощай и ты, брате! – еле слышно отозвался Волгарь.
Его крепко держали, чтоб не отворачивался, чтоб смотрелбезотрывно на лютую казнь товарища своего. Но кровавая завеса вновь наползла наглаза, и он слышал только крик и плач в толпе селян да еще изредка – короткие,мучительные стоны Василя, которому вспороли живот, зацепили крюком, торчащим изстолба, за внутренности, потом, медленно вращая столб, начали вытягивать иззапорожца все нутро…
Но ни крика, ни мольбы о пощаде не услышал Волгарь!
Сердце рвалось из его груди, искусал губы, сдерживаярыдания. Ужас, горе, боль вдавили его в землю, в пылающей голове плыли,качались, терзали ее слова старинной песни, которую так любил Василь:
Закряче ворон, степом летючи,
Заплаче зозуля, лугом скачучи,
Зажахающа орлы хыжу,
Та все по своих братах,
По буйных товарищах козаках!..
* * *
Казнь Василя закончилась, но Леха пока не трогали.Полуденное солнце палило нещадно, а он лежал ничком, весь сотрясаясь отвнутреннего озноба, моля бога ниспослать ему стойкость в ожидании того ужасногомига, когда руки врагов вцепятся в него и потащат к столбу, рядом с которым,наверное, еще лежит мертвый Василь.
Но что это?.. Крики, выстрелы, шум, дробь копыт!
Волгарь приподнялся было, но тут же сильная рука вдавила егов землю и голос, показавшийся знакомым, задыхаясь, проговорил:
– Лежи, а то зацепят невзначай!
И новая волна боя прокатилась над площадью. Шум сей утих нескоро, и Лех снова впал в забытье. Вдруг его приподняли, а потом онпочувствовал освежающее прикосновение мокрой холстины к лицу. Вскоре он ужесмог разлепить запекшиеся веки и увидел прямо перед собой заплаканнуюмолодичку, которая обмывала его.
Слабо улыбнувшись ей разбитыми губами, Лех перевел взор;рядом стоял черноволосый и черноглазый парубок.
– Ну, хоть ты жив, – проговорил он встревоженно, и Лехнеожиданно узнал его голос: именно сей человек шептал ему ночью слова надежды!
– Спаси тебя бог, брате, – с трудом вымолвилЛех. – Век тебя не забуду… Ты кто же будешь? Турок, болгар?
– Я серб, – ответил юноша, и глаза егосверкнули. – В рабстве турецком был, бежал, к ляхам пошел в наемники,чтобы смерть обмануть, а после и от них ушел. Это я казакам за кордон весть ополоненном Главаче передал, да вот беда…
Он осекся, и Лех, вспомнив, как страшно опоздала подмога, стоскою понурился. Но тут же вскинул голову, заслышав совсем рядом голос,который считал уже навек умолкнувшим:
– Здрав ли, хлопче?
Лех смотрел, не веря глазам своим.
Не может быть… Быть того не может! Это был Главач – живой,здоровый, крепкий, только бесконечно печальный.
– Василь… – прошептал Лех, – то ты? Слава богу!
– Я не Василь, – произнес запорожец все тем же до слеззнакомым голосом. – Я Гриц Главач. Василь был мне братом… А теперь ты мнебратом станешь.
– И я! – подхватил молодой серб. – И я тебе станубратом, козаче! Я тоже отныне запорожец!
Его слова долетали до Леха словно бы из неимоверного далека.
Василь! Василь погиб! Только сейчас он понял, что значитлишиться такого друга, каким был для него Василь. С ним было связано дляАлексея Измайлова возвращение к жизни, воскрешение души…
Погиб, погиб Василь! Оставил другу месть в наследство.
Тогда Лех не знал и знать не мог, что дорога мести будеттакой дальней и приведет она его не куда-нибудь, а на крымские берега, подстены древней Кафы…
