Настал 1801 год. Нелидова вернулась из Эстляндии и поселилась в Смольном, однако при дворе больше не появлялась. Павел о ней не вспоминал, всецело окунувшись в свои причуды. Россия все больше ужасалась им. Например, у императора вдруг возникла идея усыновить и сделать наследником принца Евгения Вюртембергского, отстранив от престола всех своих сыновей, затем развестись с Марией Федоровной и жениться на Анне Гагариной (она в это время была от императора беременна; кстати, одновременно с ней была беременна от того же господина камер–юнгфера, а попросту – горничная императрицы, госпожа Юрьева) или на мадам Шевалье. Император еще точно не решил, кто станет его новой супругой. То, что эти дамы были как бы замужем, Павла нисколько не останавливало. Для решения этих проблем у него был архиепископ Амвросий, который носил мальтийский крест (православный епископ!) и был готов по воле государя разводить, а потом венчать кого угодно и с кем угодно. И сколько угодно!
В глазах света Павел был способен абсолютно на все для удовлетворения своих страстей и причуд. Императора откровенно считали сумасшедшим. Он сеял вокруг себя страх, смятение и некое общее предчувствие пугающих, но желанных событий. Всюду звучало одно: «Это не может дольше продолжаться!» Сам Константин Павлович, его средний сын, как‑то сказал горько:
— Мой отец объявил войну здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мир!
Вообще‑то вся царская семья всегда желала, чтобы Павла кто‑нибудь сверг. Даже преданный Павлу Растопчин цинично писал в это время: «Великий князь Александр ненавидит отца, великий князь Константин его боится; дочери, воспитанные матерью, смотрят на него с отвращением, и все это улыбается и желало бы видеть его обращенным во прах».
…В тот вечер Павел не уходил от своей любовницы долее обыкновенного. Он даже написал у нее несколько писем, в том числе – графу Ливену, военному министру. Анна Гагарина наконец‑то добилась от императора серьезного подарка: он решился заменить Ливена мужем фаворитки. Князь Гагарин кропал чувствительные, хотя и маловразумительные стишки и был чрезвычайно снисходителен к милым шалостям супруги и императора.
Однако князю не судьба была вступить в должность военного министра! После многообещающего вечера настала ночь – роковая ночь 11 марта 1801 года, когда группа офицеров, предводительствуемая графом фон дер Паленом, совершила государственный переворот и возвела на престол великого князя Александра, сделав его императором Александром I.
Прежний император… скончался от апоплексического удара, как было объявлено народу, чтобы соблюсти максимальный декорум. В ночь переворота жена тирана–подкаблучника несколько раз чередовала истерические причитания по поводу кончины Паульхена с восклицаниями:
– Ich will regieren![55]
А другие его женщины?
Ольга Жеребцова была одной из активнейших вдохновительниц переворота. Вся столица знала ее дом на Английской набережной, где можно было весело провести вечер, ничем не рискуя. Благодаря неиссякаемому кошельку благородного лорда Уит–ворта, ее возлюбленного, шампанское лилось рекой, гости наслаждались всеми затеями французской гастрономии. Разумеется, если бы император знал про эти сборища, он не потерпел бы их, но он ничего не знал и знать не мог: одним из частых посетителей и давних поклонников Ольги Александровны был граф фон дер Пален, военный губернатор Петербурга. Тайная полиция работала под его начальством, все донесения агентов проходили через его руки, и Пален давал движение только тем доносам, в которых не упоминались имена Жеребцовой и ее гостей. Так что именно здесь и вызрел заговор, в котором принимали участие все трое Зубовых – братья Ольги Александровны.
Анна Петровна Гагарина родила дочь. Уточнять, кто ее отец, не приходилось. Князь Гагарин, конечно, дал ребенку свое имя, однако девочка вскоре умерла. Князь держался с женой так, что спустя пять лет она умерла от чахотки. Иные, впрочем, утверждают, что она умерла от родов, к которым ее супруг вновь не имел никакого отношения.
Petit monstre – или petit ange, на выбор! – Катерина Ивановна Нелидова прожила еще долго. Она стала как бы фамильным привидением Смольного. Жена великого князя Николая Павловича, Шарлотта Прусская, будущая императрица Александра Федоровна, не без ужаса встретилась с ней в одно из посещений этого учебного заведения. Конечно, она не предполагала, что племянница Катерины Ивановны, Варвара Аркадьевна, сыграет в ее судьбе примерно ту же роль, что играла тетушка в жизни ее свекрови.
Осталось сказать о мадам Шевалье.
Ее из России никто не изгонял, она сама решила уехать. Хотя Александр восхищался ее голосом не меньше, чем его покойный отец, так что она могла бы еще долго дурачить почтенную публику и пополнять карманы свои и своего предприимчивого супруга. Конечно, у нее отняли перстень с вензелями покойного императора, некоторые его послания, а также бланки с его подписью, но должен же был сын блюсти некое подобие приличий, если этого не смог сделать отец! В ночь государственного переворота обыск проводил плац–майор Иван Горголи, который ничем не погрешил против нравственности и не допустил никакого насилия в отношении особы, которую все презирали. Похоже, это и озлило мадам Шевалье до такой степени, что она решилась поскорей покинуть Россию. Ходили слухи, Горголи застал ее в дезабилье[56]… и она не позаботилась одеться во все время, пока длился обыск. Конечно, Горголи был большой любитель прекрасного пола, сказать попросту – записной волокита, но с благодарностью подъедать остатки с царского блюда считалось почетным только в варварские эпохи русской истории…
Как ни странно, память об этой особе была хранима русским народом довольно долго. После переворота частенько можно было увидеть толпу горожан, собравшуюся вокруг какого‑нибудь мужика, который тягал туда–сюда на веревке заморенную собачонку, то и дело азартно крича ей:
— А ну, сучка, покажь, как это делает мадам Шевалье!
Особенно мужик упирал на слово это.
В следующее мгновение собачонка хлопалась на спину и раскидывала во все стороны лапки.
Зрители так и заходились от смеха! В шапку хозяина летели гроши да полушки, кто‑то кидал и копеечку.
— А ну, – выбивался из толпы какой‑нибудь ухарь, – меня она послушает?
— За показ пятачок, – строго предупреждал хозяин.
— Да ты озверел, мужик?! – шалел парень, однако, если крепко попала вожжа под хвост, вскоре соглашался: – А, ладно, подавись! Где наша не пропадала! – Швырял пятак в шапку. – Ну, кажи, как мадам Шевалье, сука хранцузская, это делает?
Собачка вновь опрокидывалась на спину и дергала растопыренными лапками. Особенно старательно разводила она нижние лапы, что заставляло толпу просто‑таки рыдать от восторга.
