— Вы что-нибудь уже чувствуете? — спросила Флора.
— Даже не знаю, что тебе сказать, — ответила Люси. — У меня жуткая ломота в ляжках. В ляжках! Со мной никогда такого не было.
— А я уже ощущаю что-то странное, — сообщила я, попытавшись изобразить улыбку.
— У тебя вообще зрачки расширены, — добавила Алиса, приблизив ко мне вплотную свое маленькое бледное личико и разглядывая меня черными зрачками, способными повергнуть в ужас самого Лавкрафта[35].
— Кто бы говорил! — ответила я, бросившись к застекленной двери, чтобы посмотреть на свои глаза.
— Представляете картинку, если сюда вдруг нагрянут полицейские? — засмеялась Алиса, вглядываясь в свое отражение.
Я не смогла сдержать смех, похожий на икоту, и заметила, что не в состоянии убрать с лица улыбку. Какая-то отрава, содержащаяся в таблетках, растягивала мою физиономию в эту радостную гримасу.
Пять минут спустя мы уже выли от смеха во внутреннем дворе, чувствуя себя легкими, словно перышки: наши животы наконец утихомирились. Нам было чрезвычайно хорошо, поэтому мы решили отправиться за музыкой, однако какой-то дряхлый жилец с шестого этажа пригрозил с балкона, что вызовет полицию. Мы позорно отступили в свой номер, пытаясь вчетвером втиснуться в одну дверь (на моей руке остался на память довольно изящный синяк, на который я надавливаю, чтобы вспомнить отголоски той боли — той эйфории).
В этот момент из своей комнаты выползла Клеманс — она лежала там, пытаясь успокоить свою тошноту, — затем Клер и Анна-Лиза и, наконец, Эрманс, которая высунула нос, услышав, как мы рыдаем от смеха.
Одна сцена будет стоять у меня перед глазами всю жизнь: спустя десять минут после нашего триумфального возвращения в комнату, когда мы описывали друг другу это незнакомое ощущение счастья, испытываемое постоянно и по любому поводу, валяясь рядышком на диванах, словно семейство котят, Эрманс неожиданно подскочила как пружина, закрыв лицо своими тонкими руками. Уверенные, что она каким-то образом причинила себе боль, Клеманс и Алиса настороженно приподнялись, словно сурикаты, и заверещали: «Эрми, Эрми, Эрми». А мне все никак не удавалось унять этот чертов смех.
Эрманс издала совершенно неописуемый вопль, переместив руки на свой судорожно сжимающийся живот, и Фло, увидев слезы с потекшей тушью, воскликнула:
— Смотрите, она плачет! Эрми плачет!
Она действительно плакала, но от радости. Это мы в итоге поняли после того, как еще немного обеспокоенная Люси погладила ее по руке, и она всхлипнула:
— Я не знаю, почему плачу! Я даже не уверена, что плачу! Все прекрасно, все, все! Этот город прекрасен, вы прекрасны, музыка прекрасна!
Ее подбородок начал отчаянно дрожать, и пронзительным, словно скрипка, голосом, она добавила:
— И это разрывает мне сердце!
Рыдая еще громче, она подлила себе в бокал пунша.
У нас было множество подобных моментов в течение семи часов, из которых состоял наш вечер. Это, впрочем, единственные четкие воспоминания, запечатленные моей памятью: Алиса, охваченная необъяснимой вялостью, не смогла удержать свою тарелку со спагетти и, не сделав ни малейшего движения, опрокинула все на платье. Со смехом. Позже, сидя по-турецки в плетеном кресле между двумя диванами, я начала давать описание каждой из малышек в стиле «Заведения Телье» Мопассана. Основной целью беседы было найти тип женщины, соответствующей каждой из нас, подобно тому, как в борделе Мопассана присутствовали красавица блондинка, красавица еврейка, нормандка. Но глядя на эти разные лица, на эти тела, диссонирующие друг с другом, на эти волосы, которые так трудно описать, я почувствовала себя в тупике.
Я отказалась от описания товара, которое дала бы «мамочка», чтобы заманить клиента, поскольку внезапно осознала, что являюсь единственным клиентом, способным увидеть их истинную красоту. Они все стояли на порядок выше низменного животного желания, так быстро утоляемого. Ограничить их рамками женского типажа казалось мне преступлением. Речь шла о чувственности, об особой, индивидуальной сексуальной ауре, и говорили мы об этом даже слишком много.
Незаметно длинные конечности расслаблялись на диванных подушках, томные веки опускались на черные зрачки, и все элементы этой очаровательной группы постепенно с удовольствием отдавались во власть самых изощренных льстивых и ласковых слов, на которые я была способна. Это требовало от меня некоторых усилий, поскольку, например, Флору я представляла лежащей на огромной атласной кровати с открытым ртом, судорожно вцепившейся в подушку. Мне было сложно подобрать подходящие слова, чтобы правильно описать странную красоту ее лица, я видела ее лишь изнемогающей в объятиях мужчины.
— Флора не похожа ни на кого другого, — закончила я тягучим, как карамель, голосом, поджимая под себя ноги.
— А теперь Люси! — объявила Клеманс.
«Взгляд Люси пышет сексом, и я наброшусь на нее, как только вы повернетесь ко мне спиной», — подумала я, глядя на Люси, с загадочной полуулыбкой сфинкса сидящую на корточках возле низкого столика. Она прекрасно осознавала, насколько мне сложно говорить о ней. Придав лицу приличное выражение (которое на самом деле наверняка было непристойным), я вздохнула:
— Люси… Люси — это Люси. Вы сами прекрасно знаете, что это не выразить словами.
Явно польщенная, Люси улыбнулась еще шире и опустила глаза.
Довольная своим маленьким триумфом, я заерзала в кресле, внезапно ощутив сильный прилив жара внизу живота.
Поздним вечером мы с Люси решили покататься на качелях, для этого отправились в сквер, разделяющий улицу на две части. Взмывая высоко над землей, я ждала, что меня вот-вот поглотит небо, усеянное звездами, более яркими, чем обычно. Мои расширенные зрачки образовывали ореол вокруг каждой светящейся точки. Я видела мир в акварели, а в нескольких километрах подо мной Люси, радостно вскрикивая, следила за моим полетом. Закрывая глаза, когда закон притяжения внезапно отбрасывал меня назад, я испытывала эйфорические приступы тошноты, в которых головокружительное опьянение и это невероятное ощущение свободы были подобны оргазму. Волосы били меня по лицу, и я шумно выдыхала, ощущая трепет внизу живота, а перед закрытыми глазами неоновым светом мигало имя Месье.
Месье.
Я совершенно не понимаю, что здесь понадобилось Месье. Почему, даже целиком поглощенная нашими беспорядочными прогулками, нашей бессвязной болтовней, почему, видя только Люси, я позволила ему занять ее место? И в какой именно момент вечера это произошло?
Думаю, когда мы были еще в номере. Да, я в этом уверена. Сама не знаю почему, я была в купальнике. В самый разгар беседы с сожалением поднялась с кресла, чтобы сходить в туалет. Бросила взгляд в зеркало — этот стеклянный взор тут же выдал бы меня родителям. Мое отражение завораживало меня, словно я смотрелась в зеркало, не отражающее взгляда. Внезапно забыв о своем переполненном мочевом пузыре, я пошевелила руками, неторопливо разглядывая их движения, прежде чем прикоснуться к щеке. Это было так необычно! Напротив меня стояла молодая женщина, невероятно на меня похожая, одетая в тот же купальник, с теми же растрепанными волосами, с той же нелепой улыбкой. Я словно слышала какой-то непрекращающийся потрескивающий звук.
