Лейтенант приказал окапываться из расчета на круговую оборону, отправив дозоры на север и восток. Разведка вернулась очень быстро, сообщив, что лес кишит немцами. Теперь было очевидно, что дивизия разгромлена и оставаться здесь больше нельзя, следовало принять решение на прорыв. К северу и востоку от них начинались густые леса, по которым можно было идти десятки километров, но для того, чтобы выйти к ним, следовало преодолеть несколько километров открытого поля. Выйдя к восточной опушке, красноармейцы увидели колонну немецкой техники, стоявшую на дороге.
— Как у себя дома, сволочи, — пробормотал Волков, опуская бинокль. — Куда авиация смотрит?
— Я за эти дни видел наши самолеты только один раз, да и то истребители, — ответил Гольдберг. — Что будем делать, Саша, ближнюю опушку они нам отрезали.
Волков напряженно думал. В их роще было полным-полно немцев, скоро они наткнутся на роту, и тогда боя не избежать. У него осталось шестьдесят четыре бойца, правда, при пяти пулеметах, но все равно исход будет предрешен. До немецкой колонны было около восьмисот метров, до леса — полтора километра. Решение пришло быстро, и было настолько диким, что лейтенант удивился сам себе.
— В колонну по четыре, становись! — скомандовал он.
— Что вы собираетесь делать? — глаза комиссара сузились.
— Пойдем через поле, — быстро ответил Волков, — прямо у них на глазах.
— Что за бред! — взорвался политрук. — Посмотрите, там два десятка танков, бронетранспортеры…
— Именно, — кивнул лейтенант. — Причем у некоторых открыты капоты, танкисты копаются в двигателях. Возьмите бинокль, посмотрите, как они развалились, многие сняли кители. Они расслабились, Валентин Иосифович, для них бой кончился. Когда немцы увидят нас вдалеке, они, скорее всего, и пальцем не пошевелят, а если и пошевелят, то не сразу. В любом случае, это лучше, чем сидеть здесь.
Гольдберг задумался, посмотрел на колонну, затем на бойцов, что ожидали их решения, и внезапно громко рассмеялся:
— Да, Александр Леонидович, с вами не соскучишься! Если мы прорвемся, это будет самый дурацкий прорыв из всех, в которых я участвовал и о которых слышал!
Комроты быстро разъяснил свой план командирам взводов. Медведев, похоже, был ошарашен, зато Берестов, казалось, помолодел и пробормотал, что в советской молодежи проявляются гусарские замашки. До бойцов не сразу дошло, что собирается делать их командир, а когда дошло, рота возмущенно загудела. Однако Гольдбергу удалось быстро утихомирить красноармейцев, указав на то, что уж в этом лесочке им точно крышка. Подняв раненых, рота построилась в колонну.
— И запомните, — сказал лейтенант, — идем уверенно и быстро, но без команды — не бежать. Кто оставит свое место в строю — предатель, и с ним я поступлю соответственно. Ну… Шагом, марш!
Рота вышла из леса, соблюдая порядок, раненых несли в середине. В авангарде снова шел Берестов, рядом с ним шагал комроты. Колонну замыкал взвод Медведева, с которым двигался комиссар. Волков начал считать шаги. Сто, двести, триста. Немцы не реагировали. Четыреста. От колонны отделились два мотоцикла и помчались наперерез роте. Лейтенант лихорадочно соображал: немцы не могут надеяться уничтожить несколько десятков бойцов двумя пулеметами с мотоциклов. Зачем они едут? Предложить сдаться? Мотоциклы проехали перед ротой, разбрасывая белые листки, затем поравнялись с ротой и остановились метрах в двадцати. Волкова поразило выражение их лиц — на них не было ни ненависти, ни презрения, похоже, немцам было просто любопытно. Один из них посмотрел на самодельные носилки с ранеными, кивнул и громко крикнул:
— Гут! Иван, карашо! Карашо!
Немцы завели мотоциклы и умчались обратно.
Волков поднял один из листков — это был пропуск в плен, предложение сдаваться, и примитивная листовка, на которой был нарисован карикатурно-еврейского вида комиссар, стреляющий из пистолета в спины красноармейцев. На обороте эти же красноармейцы забивали комиссара прикладами и шли сдаваться, листовка обещала хорошую кормежку, одежду и прочие блага. Лейтенант хмыкнул, скомкал листок и отбросил в сторону. Рота двигалась дальше, и он продолжил считать шаги, вглядываясь в опушку леса, как пловец вглядывается в далекий берег. Тысяча шагов. Тысяча сто. Тысяча двести. Лес был уже ощутимо ближе, он уже хорошо видел отдельные деревья. Еще четыреста метров… От дороги донесся рев мотора — немцы заводили танки. Волков не стал раздумывать, собираются ли они гнаться за ними, или просто будут двигаться дальше.
— Бегом марш!
И рота побежала. Послышались сдавленные стоны раненых, мат, проклятия. Кто-то, кажется Берестов, громко крикнул: «Терпите, братцы!» Лейтенант оглянулся через плечо — от дороги к ним мчались, набирая скорость, два танка. Ударил выстрел, слева в двадцати метрах встал столб разрыва. Сердце колотилось, выскакивая из груди, но лес был уже близок, вот он, и лейтенант заорал:
— Ребята, еще немного, в лесу мы с ними на равных!
Немцы, похоже, и сами понимали это, поэтому танки остановились и открыли огонь из орудий, но второпях лишь щегольнули перелетами. Сто метров, пятьдесят… Хрипя и задыхаясь, люди вломились в кусты и, не сбавляя хода, стали продираться дальше, глубже в спасительную зеленую тень.
Полковой комиссар Васильев, 2 сентября 1941 года, 14 ч. 24 мин.Васильев вытер лоб под фуражкой и повернулся к Алексееву:
— Семен Александрович, я считаю, что выводить людей должны вы. В конце концов, это же вы теперь командуете дивизией!
Начштаба резко отмахнулся рукой:
— Товарищ полковой комиссар, давайте смотреть на вещи реально. Здесь двести семьдесят восемь красноармейцев и командиров и два зенитных орудия. Это — не дивизия. 328-я стрелковая прекратила свое существование, немцы добивают разрозненные группы наших бойцов. В двух километрах к северу отсюда начинаются леса, которые тянутся на десятки километров. Если прорваться туда — можно выйти к своим, но кто-то должен будет прикрыть отход.
Он посмотрел в сторону поля. Бой уже прекратился, 717-й полк был уничтожен, связи с 732-м и 715-м у него не было.
— С минуты на минуту они двинутся сюда, мы выстрелим последние снаряды. Это замедлит их продвижение, они не захотят больше терять людей и технику, они вызовут артиллерийскую поддержку. Это даст вам некоторое время.
— Но…
— Никаких «но»! — крикнул майор. — Вы умеете управлять боем? И, между прочим, — он понизил голос, — ваша задача как комиссара удержать людей от бегства и сдачи, организовать их и вывести к своим. И вынести отсюда комдива и знамя дивизии.
Он повернулся к носилкам, на которых лежало накрытое шинелью тело полковника Тихомирова, убитого полчаса назад осколком снаряда.
— Но мы не получили приказа на отход… — начал было Васильев.
— Его не будет, — устало ответил начштаба. — Рация разбита, телефонной связи с корпусом нет. Немцы уже у нас в тылу. Оставаться здесь — значит обречь людей на бессмысленную гибель и плен. Вы этого хотите? Или боитесь ответственности, Валерий Александрович? Я беру на себя ответственность и отдаю приказ об отходе. У вас есть карта? Нет? Берите мою. Попытайтесь пробиться к соседям, если это будет невозможно — идите лесами на восток.
