Отец сделал неопределенный жест рукой, но промолчал.
– Ваша частная коллекция делает вам честь, – продолжал Браунер. – Я тоже любитель и отчасти собиратель предметов искусства, хотя, разумеется, мне далеко до ваших знаний и вашего опыта. Я вами восхищаюсь.
– Благодарю вас. – Имануил ждал продолжения. Браунер кивнул:
– Да, пора перейти к делу. Я думаю, что смогу помочь вам переправить коллекцию в Америку.
– Почему вы хотите мне помочь? – спросил отец.
– Почему? – Браунер улыбнулся. – То есть вы хотите знать, какая для меня в том выгода? – Ответа не было. – Разумеется, я хочу получить кое-что взамен. Боннара за Годлера. Гипотетически. И столь же гипотетически Мунка за Редона. Стоят-то они примерно одинаково.
– Примерно, – улыбнулся отец. В первый раз за все время визита незнакомца он слегка развеселился.
– Вот и все. – Браунер слегка пожал плечами. – То, что на поверхности, очень просто. Разумеется, внутри гораздо сложнее.
– Разумеется, – с иронией заметил отец.
– Так как же? – Браунер снова откинулся на спинку стула. – Какова ваша первая реакция на мое предложение?
– Первая, она же последняя, – проговорил мой отец уже без тени иронии. – Сердечно вас благодарю, герр Браунер, но уверяю вас, помощь мне не нужна.
– Потому что у вас есть свои связи в Америке? – мягко спросил Браунер. – Друзья и любители искусства? – Он сделал паузу. – Например, ваш коллега и приятель Макс Вилдербрук?
Отец рассказывал, что в тот момент он ощутил неясное беспокойство.
– Я уверен, вы понимаете, что у меня нет ни малейшего желания обсуждать с вами мои личные дела, – холодно произнес он.
– Разумеется, – согласился Браунер. – В конце концов, вы обо мне ничего не знаете.
– Да, сэр, я ничего о вас не знаю. Браунер улыбнулся:
– Кроме одного. У меня есть возможность вам помочь, и я хотел бы вам помочь. За определенную цену.
– Я повторяю, что не нуждаюсь в вашей помощи. – Отец встал и подождал, пока собеседник, у которого не было другого выхода, тоже встанет. Он протянул ему правую руку. – Благодарю вас, герр Браунер. Жаль, что вы напрасно потратили время.
Браунер как ни в чем не бывало пожал его руку.
– Совсем не напрасно.
Они вышли из библиотеки, прошли по длинному коридору в вестибюль. Два датских дога, которые лежали под любимой картиной моей матери кисти Годлера, встрепенулись, вильнули хвостами, но даже не поднялись.
– Я остановился в отеле на Бреннер-парк, – сказал Браунер. – На случай, если вы передумаете.
– Долго ли вы пробудете у нас в городе? – вежливо поинтересовался мой отец.
– Несколько дней, – ответил Браунер.
– Надеюсь, вы приятно проведете время, – сказал отец, открывая дверь. В дом ворвался порыв холодного ветра.
Георг Браунер снова появился в нашем доме примерно через год. Теперь он говорил только об угнетении евреев в Германии. Отцу вряд ли надо было напоминать о том, что гестапо получило полномочия арестовывать, допрашивать и сажать в тюрьму кого угодно, минуя все установленные законом процедуры. Но его деньги и положение в обществе позволяли нам вести все тот же неизменный образ жизни. Мама посылала Марию или Руди, нашего шофера, за покупками и тем самым избегала неприятностей, которые поджидали в магазинах менее состоятельных евреев. Как только в школе появились малейшие признаки антисемитизма, отец решил, что Лили, Труди и я будем учиться дома. А сам отец по-прежнему имел дело в основном с художниками, то есть людьми, которых талант ставит выше расовых предрассудков. Другими словами, нам жилось куда лучше, чем остальным евреям в Германии.
Но все же отец не был ни слеп, ни глух. Месяц шел за месяцем, а ситуация явно не менялась к лучшему, и однажды я услышал, как отец признался матери:
– Наверное, я был не прав, что не выслушал Браунера.
Браунер пожаловал 30 сентября 1935 года, через пятнадцать дней после принятия Нюрнбергских законов. Очевидно, для того, чтобы за эти пятнадцать дней до Имануила полностью дошло, что означали новые законы. Евреи перестали быть полноправными гражданами Германии. Рухнули последние надежды на нормализацию обстановки в стране. Пятнадцать дней было дано на то, чтобы отец наконец оторвался от жирной родной почвы и начал готовиться к переезду, несмотря на неизбежные потери, которые повлечет за собой такое развитие событий.
Лицо Браунера было покрыто ровным загаром.
– Вы прекрасно выглядите, – вежливо проговорил отец.
Мы все были дома. Лили, Труди и я занимались в библиотеке. Отец проводил Браунера в любимую комнату всего семейства – более уютную, чем парадные апартаменты, в которых, бывало, собирался весь цвет Баден-Бадена. В этой небольшой гостиной был беспроволочный телеграф, граммофон, хорошо оснащенный бар, пианино, на котором я любил играть, и три картины – де Шаванн, Дени и жемчужина коллекции Имануила, Боннар.
Потом отец пересказывал их разговор.
Он постарался, пока мама варила кофе, собраться, успокоиться, подавить ощущение неимоверного облегчения, испытанное им, когда он узнал о визите Браунера. Пока гость усаживался в кресло, отец говорил самому себе, что выказать нетерпение было бы не только недостойно, но вредно для дела. Он хотел показать Браунеру, что готов к сделке, но в то же время намеревался сохранить контроль над ситуацией.
– Правильно ли я понял, – начал Браунер, – что вы наконец спустились с небес на землю?
– Вы имеете в виду, собираюсь ли я покинуть Германию? – Отец знал, что, возможно, сейчас он разыгрывает с Браунером свой последний козырь.
– Да, именно это я и имею в виду.
– Когда мы виделись с вами в последний раз, вы предлагали свою помощь.
– И в первый раз тоже, – заметил Браунер.
– Да, и теперь я понимаю, что, вероятно, проявил некоторую близорукость, отвергнув ваше предложение.
– Правда? – Браунер поднес к губам чашку с кофе.
– Я хотел бы знать, – с усилием выдавил из себя отец, понимая, что лучше покончить с этим как можно скорее. – Я должен знать, остается ли ваше предложение в силе, герр Браунер.
Браунер поставил чашку на столик.
– Остается, – коротко ответил он.
– Тогда может быть… – Мой отец мысленно похвалил себя за то, что его безмерное облегчение не проявляется внешне. – Может быть, мы обсудим детали соглашения? Ведь, как вы сами заметили, условия, которые вы поставили в прошлый раз, имеют чисто гипотетический характер. Они нереалистичны.
– Совершенно нереалистичны, – согласился Браунер. – Помнится, я предложил Годлера за Боннара и Редона за Мунка.
