К вечеру Толстая надела новогоднее платье, подчеркивающее в ней женщину. Они спустились вниз, в ресторан: он был похож на американскую столовую, нечто незатейливое. Здесь подавали спиртное: приносили из буфета. Напротив столовки находилась парикмахерская за стеклянными дверьми: девочки-парикмахеры курили, хихикали. Судя по всему, они сами никогда не причесывались. Они работали круглосуточно. Подошла официантка, хриплая настолько, что можно было разобрать лишь интонации приветствия. Слова расщеплялись в ее голосе не на звуки, а на куски крабьего хитина, трескающегося на глазах у слушателя, забивающего эти глаза ее отчетливой мужичьей улыбкой. Она протянула меню плакатного размера рукой в синяках и уколах. Грабор потянулся поцеловать ее руку. Обугленные куски мяса были поданы той же нецелованной, исколотой рукой.
— На такой дикции можно жарить, — сказала Лизонька. — Треск догорающей трагедии. Это самое удачное место на нашем пути. Жалко, что он умер. Хорошая гитара. Объелся снотворным. Теперь так принято говорить? Рогипнол? Он самоубился после Италии. Подонок. Великолепный подонок. Сунь еще квотер, у тебя нет монеток? — Она бросала деньги в музыкальную машинку и готовилась к выступлению, слушая психоделику Курта Кобейна. — Политкорректность. Теперь говорят: случайно выпал из окна, застреленный гулящей девкой. Не пил, но быстро скурвился.
— Я не спорю. Про нас скажут тоже что-нибудь хорошее.
ФРАГМЕНТ 61
В соседнем помещении происходил съезд выпускников. Произносились речи и следом за ними производились аплодисменты. Множество нарядных пар, троек и одиночек тянулись через головы друг друга, чтобы услышать речь. Они щипались за ноги и брюки, хихикали. Они толпились, щебетали, они чего-то жаждали: в бальных платьях с воланами и большой пенистой грудью, в дорогих кофтах и кофточках… Смокинги, взятые напрокат: мужики к этому часу расстегивали бабочки и запихивали их в карманы брюк. Женщины побросали в урны бумажные веера. Мужчина в несуразной одежде, похожий на шахтера, звонил по телефону-автомату своей жене, он пел:
— On a dark desert highway, cool wind in my hair, warm smell of co-li-tas — ris-ing up through the air. Мы вместе, мы любим друг друга. Я скучаю по тебе. — Он громко бросил трубку и захохотал. — Сука, — сказал он.
Винни улыбался, его зубы были похожи на лепестки распустившейся ромашки. Приглаживая напомаженные волосы перед оловянным зеркалом, он увидел красивую женщину, сидящую на пожарном табурете и кашляющую от непривычного табачного дыма, как от кровавой чахотки. Он взял ее под руку и запел вновь. «What a lovely place…» «Отель Калифорния», знаете? «What a lovely face…» Где твой парень? Позови.
Грабор взял его сзади за плечо.
— Не волнуйтесь, — сказал он. — Вашу жену зовут Жасмин, правильно? Что такое «colitas»?
— Знаю. Слышал по телевизору.
ФРАГМЕНТ 62
Лизоньку посадили за фортепьяно, оно располагалось в специальной комнате с французскими картинами по правую сторону и с недоделанной фанерной частью во всех остальных местах. Над ее головой висели люстры в форме позеленевших переплетенных веток кустарника. Они были похожи на шары, которые катаются в пустыне.
— У меня ужасный характер, — сказала Лизонька. — У моей матери тоже был ужасный характер до тех пор, пока ей не вырезали матку. Рак матки. Семейная болезнь. Она стала теперь как мед, сладкая женщина. Дамы, у вас ни у кого не вырезали матку? Меняется характер. — Лиза провела рукою по клавишам. — Я ничем не болею. Я жду своего счастья.
Она сыграла первую часть «К Элизе», немного путаясь ногтями в клавишах. Она подпевала музыке своего детства, аудитория тоже завыла. Дамы начали приглашать кавалеров, Винни принес Грабору пинту канадского шнапса.
— Хорошее место, — сказал он. — Мне стыдно за американцев. Они убили родителей твоей жены. Мы не хотели. Когда бомбят, никто не знает, куда упадет. У меня служил товарищ на Берлинской стене. Говорит: вполне люди. Я чувствую, что скоро победят республиканцы. Смотри, это моя фотография на Гавайях. Я не взял с собою крема для бритья. Они продают за шесть долларов. Я брился мылом — я что, дурак? Хороший снимок?
Винни искал одноклассников, они вместе с Грабом шныряли по актовым залам гостиницы, но натыкались постоянно на камин со стоящими китайскими старухами. Старухи садились при их появлении. Рядом бродили однокашники в стиле кантри, с седыми косичками, выглядывающими из-под шляп. Какой-то лохматый японец в костюме башкирского пошива прогромыхал мимо на дамских каблуках.
— Она профессионально играет, — подтвердил Винни. — Ты куришь трубку? Я сигары терпеть не могу.
Перед камином стоял круглый стеклянный стол: на нем вазон с пластмассовыми цветами. Сбоку висела картина с изображением ущелья, через трещины которого низвергались водопады.
— Где взять сигары? — спросил Грабор у декоративных женщин.
Вокруг танцевали пары на картинах, ехали трамваи, повозки, сплошной Париж. Грабор услыхал смех Толстяка и потянул Винни вслед за собой, тот пытался извиниться за Сербию.
— Я зарыл сейф, у нас дома, во врезном шкафу. Всего-навсего четыре с половиной тысячи. Сделал хорошее дело. А она пришла с работы: пыль! нагадил! Мы поссорились на два дня. Я ведь хотел сделать самое лучшее. А вы давно женаты? Моя все тратит на тряпки. Давно женаты? Еще не было проблем?
Грабор подошел к перекатывающемуся столику, на котором стояло несколько графинов с питьевой водой, замотанных целлофаном на макушках. Неясно, кому это было предназначено, просто хотелось пить. Слева висела полка с макулатурными книгами: элементарная экономика, законодательство, роман Лилиан Хелман, где она рассказывает о черепахе с отрубленной головой.
