Я шла на встречу с ним, дрожа от нетерпения, холода и возбуждения. Психоанализ у нас не получился. Мы говорили об Эдуардо, о Хьюго, об астрологии. Я попросила его прийти ко мне домой, но ему кажется, что он еще не готов к этому из-за своей работы с Хьюго. Мы посмеялись над вопросом о доминировании. Мне нравится, как он ласкает мое тело, не делая никаких непристойных жестов, не то что Генри. Он — типичный Овен. Мы целуемся стоя, и я чувствую себя такой маленькой рядом с ним. Он знает меня лучше, чем я его. Я не могу понять этот загадочный характер, говорю, что слепо доверяла ему, что хочу просто плыть по течению. Не нужно анализировать мое поведение. Алленди понял.
От него я пошла в кафе на углу, где договорилась встретиться с Генри. Перед встречей с Алленди я говорила с Эдуардо. А в восемь тридцать назначила свидание Хьюго. Увидев Генри, я почувствовала, что очень отдалилась от него. Мне было противно мое непостоянство.
Мне теперь есть что скрывать от Генри, и я не могу больше все открывать Алленди, потому что мы теперь — мужчина и женщина, между которыми разгорается страсть. Я потеряла отеческое покровительство! Не могу сказать ему, что все еще люблю Генри. Должна ли я пытаться быть честной с Генри?
Сегодня вечером, пока я пишу, Хьюго играет на гитаре, а потом притягивает меня к себе с новой силой, вызванной к жизни психоанализом. Он очень многословен в своем дневнике, говорит возбужденно, но, безусловно, интересно.
Эдуардо не верит моим откровениям об Алленди. Он подозревает, что мы задумали спасти его, вызвав ревность. Эдуардо, мой любимый испорченный ребенок, которого я буду любить вечно! Мы счастливы вместе только тогда, когда погружаемся в волшебный мир красоты. Он стер из своей памяти наши сексуальные переживания, но не обиду. Он мечтает, что в один прекрасный день я приползу к нему на коленях, чтобы он мог заставить меня страдать, отомстить мне за то, что я щеголяла перед ним отношениями с Генри.
Он борется со мной — слепо, тупо, зло, — упрекая меня за ту ночь, когда мы пошли на танцы и я пыталась его расшевелить. Он, конечно, ревнует, потому и показывает Алленди записку, где я пишу, что люблю его и всегда буду любить странной, таинственной, необъяснимой любовью.
Я спешу за помощью к Алленди: моя демонстрация своего желания к Эдуардо нужна, чтобы просто загладить невыносимую для него обиду. Я хотела, чтобы последнее слово осталось за ним, чтобы он почувствовал, что сам отказался от меня, ведь ему просто необходимо было ощутить свою силу. Но когда Алленди демонстрирует мне свою нежную и покровительственную любовь, я восстаю. Он хочет отложить нашу близость, чтобы продолжить психоанализ, в котором, по его мнению, я все еще нуждаюсь. Когда я отказываюсь, я лишь подтверждаю его подозрения: мне нужна экстравагантная, страстная любовь, а не его нежность и покровительство. Он догадался, что его любовь для меня — трофей, сам он мне не нужен. Как только я написала эти слова, я поняла, что они не совсем верны.
Я оставляю Алленди совершенно разбитым и возвращаюсь к своей истинной любви — к Генри, возвращаюсь с великой радостью и буйным весельем. Как быстро мы вспыхиваем! Я начинаю понимать, что могу по-настоящему любить, только когда доверяю человеку, когда могу быть с ним совершенно откровенна. Я уверена в любви Генри и поэтому забываю о себе.
Потом Генри рассказал мне, что ревновал и боялся, потому что читал об истеричках, способных испытывать глубокое чувство одновременно к нескольким мужчинам. Неужели я такая?
Единственное, на что способен психоанализ, — это заставить человека осознать все его несчастья. Я добилась путающей ясности в осознании всей опасности моего случая, но это не научило меня смеяться. Сегодня у меня такое мрачное настроение, какое бывало только в детстве. Только Генри, самый жизнерадостный человек на свете, способен сделать меня счастливой.
У меня произошел чрезвычайно важный разговор с Алленди. Я принесла ему две страницы «объяснений», и поначалу они очень озадачили его. Я отметила два момента, которые меня от него отталкивают: во-первых, он сказал однажды: «А что будет с бедным Хьюго, если я поддамся искушению? Если он узнает, что я предал его, лечение станет невозможным». Щепетильность, точно такая же, как у Джона. Она для меня просто невыносима, я слишком страдала от нее, именно поэтому мне так нравится бесцеремонность Генри. И Джун тоже. Они создают некое равновесие, благодаря которому я чувствую себя легко и свободно. Но, как говорит Алленди, нельзя искать равновесия в других — оно должно быть внутри тебя. Я должна освободиться от щепетильности, чтобы не покоряться бесцеремонности окружающих.
Вторая причина моего недовольства Алленди — та нежность, которую он испытал при чтении моего детского дневника. Я ненавижу любой намек на нежность, потому что она напоминает отношение ко мне Хьюго и Эдуардо, а ведь это чуть не привело меня к катастрофе. Алленди разозлился, неправильно поняв мои слова. Неужели я сравниваю его с Эдуардо и Хьюго? И я, такая здравомыслящая, плакала и говорила ему: я прекрасно осознаю, что у меня деформировано восприятие нежности, что причина кроется скорее не в его слабости (ведь ее нет!), а в моей извращенной потребности в агрессии и покое одновременно. Потом Алленди мягко объясняет мне, что разделение эротического и сентиментального — не решение проблемы. Конечно, мой любовный опыт до Генри был более чем неудачен, но я не найду счастья и с помощью чисто сексуальных отношений.
Сначала Алленди запутался в закоулках моего лабиринта. Мне хотелось ввести его в заблуждение, увести от правды. К моему великому изумлению, он вдруг отверг все, что я сказала до этого, и заявил:
— В последнее время тебе казалось, что я люблю тебя меньше, чем на самом деле, потому что я спокойно говорил с тобой о Хьюго и о своей работе. И ты моментально отвернулась от меня, чтобы не страдать. Ты замкнулась в себе. В тебе говорят несчастья твоего детства. Если бы тебе тогда объяснили, что отцу необходима личная жизнь, что он был вынужден бросить тебя, но, несмотря на это, продолжал любить тебя, ты не страдала бы так сильно. И так во всем: если Хьюго занят в банке, тебе кажется, что он пренебрегает тобой. Если я разговариваю с тобой о своей работе, ты обижаешься. Поверь мне, ты ошибаешься. Моя любовь к тебе гораздо глубже и сильнее, чем то, что ты ищешь. Я почувствовал, что тебе все еще нужна моя профессиональная помощь, ты не до конца излечилась. И вынужден был сделать так, чтобы мое внимание к тебе не мешало лечению. Если бы я торопился овладеть тобой, ты вскоре поняла бы, как мало я даю тебе. Мне нужно гораздо больше. Я хочу уничтожить источник боли в твоей душе.
— Ты больше ничего не можешь для меня сделать, — ответила я. — Начав зависеть от тебя, я стала слабее, чем когда-либо в жизни. Я разочаровала тебя, поступая, как жалкая невротичка, в тот момент, когда, по идее, должны были бы проявиться результаты твоего мудрого руководства. Я больше никогда не стану приходить к тебе. Мне кажется, я должна просто работать, жить и забыть обо всем на свете.
— Это не выход из положения. Как раз сейчас тебе лучше решать свои проблемы вместе со мной. Я помогу тебе. Я забуду о личных желаниях, а ты забудешь обо всех сомнениях. Они всегда мешают тебе быть счастливой. Если ты поверишь, что я люблю тебя, но считаю, что нам нужно подождать — слишком тесно я связан с Хьюго и Эдуардо и мне, прежде всего, необходимо выполнить свой долг врача, — тогда мы добьемся хороших результатов.
