— Хуже: я децентрат.
— Георгий, как насчет вас?
— Посередке.
— «Децентраноид» вам подойдет?
— Лучше «гуманоцентрат».
— Очень рад: теперь вы лишились тайны происхождения. Концентрат из гуманов — вот вы кто.
— Довольно, антропоцентрат.
— Сейчас оба возьмутся лягать постмодерн, — сказал Дарси и упрятал в шейный платок подбородок.
— А как вы хотели? Во всем виноват гробовщик. — Расьоль похлопал себя по брюшку и зевнул. — Вы, сэр Оскар, годами стирали резинкой линейность у времени, а затем пускали его, как по рельсам, по параллельным прямым, окосевшим от геометрии Лобачевского. Да еще опорочили гнусной иронией его, времени, противную ипостась — святую дотоле цикличность. Так что вам Суворов задаст… Задавайте же, Суворов!
Суворов подумал и произнес:
— Я тут подумал…
— Ну! — Расьоль подстрекал.
— За сто лет в пейзаже, нас окружающем, мало что изменилось. Не считая подросших деревьев и… самолета. Видите самолет?
— Видим. Причем не впервые. Не тяните резину! Чем виноват самолет?
— Оказался сильнее пейзажа. Каких-нибудь сто лет назад здесь сидели те трое и рассуждали, как мы. Но не о цели, а о предназначении… В этом вся разница. Нас победила идея стремительного движения. Скорость взамен утомительной и, в общем, затратной для сердца неспешности. Вместо истории — курс на мгновение.
— История нынче — это почти что искусство, — согласился Расьоль. — А искусство — почти что история.
— Вот-вот, — сказал Георгий и повторил: — Вот-вот-вот.
— Красноречиво, — заметил француз. — И что же стоит за вашим «вот-вот»?
Суворов сделал рукой отгребающий в сторону жест:
— Искусство теперь отдается на откуп тому же мгновению. Пробежали глазами — забыли. Инсталляция мод и течений. Результат — удар по сюжету.
— Это еще почему? — спросил изумленно Жан-Марк.
— А вы вдумайтесь: что такое сюжет, как не укорененность истории вовремени? Что такое герой, как не символ этой укорененности? Отсюда — удар по герою… — Говоря, Суворов следил исподлобья за Дарси.
Тот старательно этого не замечал. Расьоль щупал обоих своим озадаченным взглядом. Наконец англичанин сказал:
— Но этой вашей укорененности теперь как будто бы нет. Значит, постмодерн прав, смешав карты истории?
— Попрошу-ка Гертруду принести мою тогу! — изрек, округливши глаза за очками, Расьоль. — Неловко в фуфайке внимать древнеримским ораторам… Господа, будьте проще. Откушайте сладкого, иначе набьете оскомину. Хватит вам ковыряться в кислятине. Суворов, сдайтесь: постмодернизм одолел все и вся. В том числе и себя. На дворе у нас нынче пост-пост-фиговина. Даже Дарси уже почти что музей.
Оскар тихо вздохнул:
— Причем не из лучших. Скорее дешевая выставка из не очень-то нужных вещей.
— Потому что с вашей подачи культура утратила иерархичность, — сказал Суворов и пристально на него посмотрел. — Диффузия верха и низа. Болото из звезд и дерьма.
Расьоль мало что понимал:
— А вы что, за снобизм?
— Нет, Жан-Марк. За порядок. За хорошо или плохо. За ступени и ниши. За иерархию ценностей. Но там, где нет иерархии времени, нет иерархии даже пространства. Все вперемешку. Куча-мала. Иерархия в данной системе координат (тут вы вправе спросить: системе ли? координат ли?) — заведомый нонсенс.
— А я вправе спросить: на хрена вам ступени?
— Чтоб не скатиться в болото. Где все перемешано.
В голосе Суворова им послышались нотки тревоги. Расьоль побегал глазами по лицам, усмехнулся какой-то догадке и решил подлить масла в огонь:
— Может, и к лучшему? Кое-кому удавалось в этой куче-мале отыскать бриллиант…
— Да, Жан-Марк, и не раз. Хотя бы взять Оскара… Из этого сора лично им взращен яркий цветок. Только подобные Дарси примеры не означают, что сор этот надо плодить и терпеть. Замусорим окончательно то, что звалось когда-то культурой.
— Полно вам, Георгий. Пусть в нашей культуре, как на бесхозном дворе, элитные семена пускают к солнцу ростки в соседстве с ничтожными сорняками, пусть они даже мало-помалу вытесняются их примитивной и дикою силой, — Расьоль приосанился, — но ведь старые нивы давно оскудели. А ими взращенные всходы, как и развалина-вечность, отошли в мир иной, — он отложил вбок тарелку — показать, что «мир иной» располагается не вверху, а внизу. — Как-то не клеится рисовать современника, десятилетиями возводящего храм, да еще и вручную. Куда легче представить его хватающим птицу удачи за хвост на лету.
Если это и был намек, то Суворов явно его не уловил:
— В том и штука: цель победила предназначение. Минута же перевесила вечность. Вместо старинных ходиков в дело вступает секундомер. Он считает нас… Будто бы делит на дроби.
Георгий вдруг сделался мрачен. А вот Расьоль, наоборот, повеселел. Осклабившись, он подсказал:
— Не забудьте про телевидение и Интернет. Они-то вовсе нас ни за что не считают! Зато нам даровано «лепить» историю на заказ — достаточно нажать кнопку пульта или порыскать в поисках подходящего сайта по «паутине всемирного разума». Щелкая по каналам, любой осел нынче вправе сам для себя выбрать историю, а также ее персонажей. Супермаркет энергии творчества под любой кошелек. Вопрос, кто там всем заправляет и кто расставляет по полкам товар, чем дальше — тем более празден. Манипуляция манипулируемых манипуляторов. Ужас, Суворов! Не пора ли нам сбить самолет?.. Черт, улетел. Неужели же не в кого выстрелить? — Расьоль посопел, теребя их молчание за рулетик салфетки, потом вопросил: — И все-таки, что же нам остается? Кому доверять? Ага, я придумал: науке!
Занятый мрачными мыслями, Суворов, похоже, расслышал только последнюю фразу. К ней он отнесся скептически:
— Если только она устоит пред соблазном сыграть в ту же дурную рулетку. — Совершив усилие над собой, он вернул себя в русло беседы и, набрав полную грудь воздуха, пояснил: — По Москве недавно гуляла одна удалая теория. Некоему математику, привыкшему иметь дело с формулами, взбрело на ум сопоставить историю общества с историей развития технологий. К своему удивлению (или радости, тут уж не знаю), он обнаружил, что одна из историй вроде бы лжет. Когда речь идет о вранье, подозрение падает не на технику, а на людей. — Он сделал паузу, изо всех сил не глядя на Дарси. Тот так же упорно взирал лишь на горы и озеро. Расьоль с очевидной приязнью изучал подноготную их поведения. Когда очередной спазм молчания миновал, Суворов продолжил: — Так вот, этот самый математик не нашел убедительных доказательств, например, тому обстоятельству, что Александру Великому было под силу в то время совершить свой бессмертный поход (откуда он брал для щитов и оружия столько металла? Как его добывали, из чего, кто и где? Откуда взялось столько меди? Ключевой вопрос: где следы производств, позволявших снабжать ему армию тем оснащением, о котором веками судачат ученые?). Не подтвердилось и то, что Куликовская битва с татарами имела место на Куликовом поле в 1380 году (почему там не найдены тонны скелетов? Почему вместо них очень много останков захоронено было вблизи от Кремля, да еще и на пару столетий поздней?). Короче говоря, из канонических событий всемирной истории не подтвердилось почти ничего! Под сомнение была поставлена даже хронология христианства. Так родилась «теория заговора». По мнению новоявленных отрицателей, Риму выгодно было переписать всю летопись так, чтобы выставить свою религию более древней, чем она есть наяву. Скажем, дать ей фору чуть ли не в тысячу лет и сместить главную точку отсчета. — Он опять помолчал, постучав коленом о ножку стола. Потом резко добавил: — В этом абсурдном поветрии меня беспокоит беспрецедентность провокации… Явный фактор игры — на той территории, где играть вроде бы не пристало. Иными словами…
