– Не хочу я собаку!
– Нехочуйский. Ну, старик, фамилия у тебя уже есть, а до имени еще дорасти надо, – вернул он щенка обеспокоенной Пати.
Павел проводил гостью в прихожую, которую переделал из коридора, отвоевав его у соседей в судебном порядке. Он помог Кларе надеть пальто, сам застегнул пуговицы и продел под воротником кремовый шарф. Раньше он был любезен с Кларой, время от времени – галантен, но замашек опекуна она за ним еще не замечала.
– Ах да, чуть было не забыл. – Он вернулся в комнату и принес справочник, раскрытый на нужной странице, придавленной лупой.
– Твои знакомые лечат сумамедом вовсе не зубы.
– Да не болтай почем зря…
– Чутье подсказывает мне, что это хламидиоз. – Он указал в книге подчеркнутое место: «Болезнь, передающаяся половым путем…»
Клара могла и не читать – помнила. У нее промелькнула та же мысль, когда Иоанна дала ей прочитать листок-вкладыш к антибиотику. Но она склонна была поверить скорее в собственную медицинскую некомпетентность, чем в то, что кто-то из Велицких был неверен в браке. Марек, конечно, перец еще тот, но перец на привязи: католические проповеди сделали свое дело. Иоанна во время учебы гуляла с двумя-тремя парнями одновременно, но после брака ее любвеобильность нашла себе выход в чрезмерной материнской любви.
– Вот загадка, – захлопнул Павел справочник. – Супруги в одно и то же время принимают сумамед, и у них нет ни ангины, ни бронхита, ни рожи. Дополнительный вопрос: кто кого заразил?
Клара оперлась спиной на мягкую стену. Звуконепроницаемые пластины под тиснеными обоями гарантировали сохранность врачебной тайны и защиту от шумного вмешательства соседей. Приглушенные таким образом голоса приобретали интимные нотки.
– Это невозможно. Если их знать… Она бы никогда не изменила мужу.
– Иоанна? – Павел иронически усмехнулся. – Да? – Он был уверен, что речь идет об Иоанне. – Наводящий вопрос: почему лекарство от венерической болезни прописывает дантистка? Ты ее видела?
Клара пожала плечами:
– Мимолетно.
– Этого достаточно. Мы правильно оцениваем человека в первые три секунды, все остальное только сбивает с толку. Расскажи, какое было первое впечатление.
– Фифочка, женские прелести напоказ: выпяченный зад, грудь вперед, бабета… – увлеклась Клара описанием.
– Дальше, дальше, – поощрял ее Павел. – Какие ассоциации?
– Задница, грудь, бабетта, ну… многоэтажный торт… – Клара слушала себя с возрастающим удивлением: откуда в ней столько ехидства? А вот и вывод: – Многоэтажный торт… свадебный торт?
Вот он – предмет мебели, ради которого ее муж разрушил дом, оставил семью и детей. Кровать…
Иоанна лежала на кровати, обложившись подушками, будто запасами жира на черный день, на время голода, когда она будет по нему выть.
Под боком – поднос, накрытый льняной салфеткой, на котором успокоительные настойки и коробочка ксанакса, которую привезла Клара. Дети у матери. Иоанна должна прийти в себя, приготовиться к возвращению Марека.
Они должны попробовать еще раз. Она встанет, накрасится, оденется. Выйдет из спальни. Мать привезет детей. Марек, как обычно, войдет через террасу, и они сядут за стол обедать. Страх потери вновь объединит их в семью. Они снова привыкнут к самовосстанавливающемуся счастью повседневности – к тому самому счастью, которое Марек в один прекрасный день, вернувшись с работы, разрубил своим признанием:
– Я влюбился. Ухожу. – Казалось, собственная искренность удручила его.
Чашка выскользнула из рук Иоанны, смазанных кремом, – она только что вскапывала в саду грядки.
Это было самое ужасное мгновение в ее жизни. Чашка из серии «Мария», купленная много лет назад, кувыркнулась в воздухе, ушком вниз – как головка ребенка, который занимает правильную позицию перед выходом из матки. Падение было неминуемым, как родовые схватки, – после них уже ничего не будет так, как прежде.
Иоанну били судороги – все ее тело содрогалось в панике. От чего защищаться? Что спасать? Звон разбитой чашки вырвал ее из оцепенения. Неведение и самообман рассыпались, разлетелись на множество острых ранящих осколков.
– Влюбился… – безотчетно повторила она.
– Да.
– В кого? – Из-под халата видны были ее короткая девичья сорочка и босые ноги.
– Это не важно.
Он не снимал пальто, не разувался, как обычно делал дома, а стоял словно чиновник, взывающий к закону – на этот раз к закону о своей свободе.
– Ты спятил? Мы женаты, у нас дети… а ты – «не важно»?!
– Она здесь ни при чем. Она ни в чем не виновата.
– Кто? В чем?
«Он защищает другую, заступается за нее? Она для него важнее?» – Иоанна чувствовала себя ограбленной – у нее украли ее привилегии. Ей еще хуже, чем тем арабским женщинам, которые каждую минуту готовы принять мужнин приговор: «Я тебя прогоняю». И они убираются прочь, обвешанные украшениями, которых никогда не снимают, – единственным полагающимся им имуществом. Имуществом Иоанны был ее брак.
– Я заберу некоторые вещи, поговорим потом. – Он даже не взглянул на нее – не бросил ей этой милостыни.
– Ничего ты не заберешь и никуда не пойдешь. Скажи мне…
Мысленно она пыталась соединить разрозненные обрывки подозрений, словно разбитый фарфор. Эльжбета. Частично она заняла их дом уже тем, что постоянно фигурировала в разговорах: «Эльжбета советует то, Эльжбета советует это, Эльжбета сказала, Эльжбета рекомендовала, да неужели же Эльжбета не разбирается?» С новыми белыми зубами Марек помолодел. Он стал больше работать, у него пропало желание нежничать, заниматься любовью.
– Скажи мне, это она? – спросила Иоанна, указывая пальцем на его рот.
Охотнее всего она бы кулаком выбила ему зубы, выдрала бы их вместе с корнями.
– Да.
– Ты сошел с ума. Эта скурвленная бабища?!
Марек съежился – бич оскорбления задел и его.
Иоанна быстро классифицировала в голове эмоции, отделяя их от здравого смысла. «Если оскорблять, бросаться на него с кулаками, это только облегчит ему бегство. Вопль: "Убирайся!" тоже усугубит дело – в суде он скажет, что я выгнала его из дому. Стоп… В каком суде? Развода не будет. Он сошел с ума».
– Марек, раздевайся, садись… Это твой дом, ты не должен никуда уходить.
– Нет, я все сказал. Я не буду тебе лгать.
– А дети? Их тоже уже…
– Как-нибудь договоримся. Я буду их забирать на время или здесь видеться… Они поймут. В школе столько детей, у которых родители…
– «Договоримся»? С Богом ты тоже договоришься? Он отпустит тебе все грехи на исповеди?
Марек ушел в ванную. Иоанна встала под дверью.
