– Этот… – крикнул внепланово пробравшийся, – этот наука ни понимаит. Зачем халадильник отключаищ через дня. Я тебе фынансируй, научний улов завез – две тонна минтай, сто кило икра красный для земли-опыт. Что надо? Еще креветк завезу – бери, сколька дают. Хади честный наука, зачем ни так, наначилавек. Твой дочка с жина ни один раз мне спасиба не дал, а что зачем этот твой мне бумага – «кандидат науки». «Доктор» хачу для своя другой старый больной жина в область, – но крикуна и не к месту затеявшего опасную творческую дискуссию как-то упихали в вестибюль, а там и в подвал «на ключ».
– Ты вот чего, заканчивай, – опять тявкнул Иванов-Петров. – Нам твоя научная громадья ясно – в пользу. Давай по существу, позицию по последнему пасквилю этого паскуды. Оценивай триклятовский фокус-покус.
– Да, конечно, – поник Скатецкий. – Господин наш когда-то великий Триклятов полностью опроверг и, как научная вдова, высек себя же. То у него Бог этот есть, то ни черта нету… извиняюсь, – сконфузился он, глядя на готового выскочить Гаврилла. – Последний его опус ошибочный, ответственно на весь божий мир заявляю. Это определили мы – я лично и его верный единственный ученик Михаил Годин, который… который еще почтит своим… будет тут. Вроде. Да-а. А что Бог есть, лично я, вместе с Мишуткой, доказал это недавно совершенно… вчера, на днях. Опытным путем. Удалось разделить нанофракции ада и рая, свободно отделить бесов этих от этих… ангелов и других легких фракциями небожителей. С опровержением теорий так называемого Триклятова. Но вот что мешает нам завершить грандиозный труд, вот что поганит чистоту экспериментов: гранты. Все эти гранты зарубежные враги чистой науки и нацпроектов, унижая наше здоровье, дают только одному этому, видите ли… Триклятову. Видите ли, они думают, такой один он везде умный. И только ему протягивают свои западные и восточные нечестные кошельки. А мы? У нас есть еще чудо ученые, вон и сегодня выступают: доктор Ойничевич с открытием, кандидат Дудушко. Нечего из нас строить под свою гармошку. Выдвигаю лозунг борьбы с засильем зарубежной лукавой подачки: каждому гражданину – по гранту. Все. Я кончил.
В зале немного похихикали и похлопали записными книжками и ресницами.
– Ты вот чего, ты нам не морочь! – вдруг сорвался, выскакивая, Иванов-Петров. – Ведь когда хочешь, можешь – я вижу насквозь твоих терниев. Не шути, пожарник закроет в два дня твою богадельню… лавочку. А ну, пожарник, скажи!
На кафедру, отпихнув Скатецкого, взобрался пожарный начальник, похожий на обрубок нажравшегося ледяной воды шланга.
– Я скажу, – прогудел он опоздавшей пожарной сиреной. – Закроем в два дни. Невзирая-на. Шланги побраны, складены ни там, ни здеся. Песок растащили по научным огородам. От пяти лопат полчеренка в сосуде стерильного спирта по пояс доживают. Еле вытянул. Еще в два дни Триклятый научную отровержению не брякнет, закроем вот те крест.
Руководящий Антон Антонович из президиума все же вернул конференцию в русло:
– Так, давайте все же шире, по-государственному. Нановопросы в русле макродискуссий. А сейчас все же продолжим достижения.
На кафедру выдвинулся, притащившись боком, вроде боязливого, уже бывшего в сетях краба, осторожный доктор завотделом Ойничевич и, поведя крабьими глазами, тихо доложил:
– Триклятов кругом не прав. Он думает, что если у него уравнение – то хода нет. А ход конем всегда есть. Пусть пишет покаяние, я не против, это ясно. Это не вызывает. Но дать бы ему индульгенцию, все таки матеро заслуженный. Я вот тоже открыл закон, а мне ничего не дают. Закон общей земли – закон темной материи. Иностранцы нам говорят и обещают – 60 % их вселенной, в чистом весе, сложено из темной материи. И куда это такая груда сложена, спросим! А я утверждаю, 40 % нашей вселенной – светлая материя, материя добра и разума. И пусть в нашу не суются со своей вселенной. Кроме грантов, ясно. Вселенную Добра и разума и, может быть, материю рая, это требует, конечно, немалых усилий средств, чтоб доказать рай. На земле. В смысле, доказать в нашем институте Земли. Я еще готовлю закон, в свете поручения депутатского корпуса, что каждый имеет право на научное самомнение, имеет, но до тех пор, пока не принято решение и он не попал. В меньшинство. Ну… В список по раю или, кто против, по аду. Значит…
Такой ахинеи не выдержал уж и депутат Иванов-Петров. Страшным разъяренным кабанищем, брызжа из глаз кровавыми слезами и поводя вставшей на пиджаке щетиной, он выкатился на авансцену, смел доктора Ойничевича, как сметают крестом ересь, и страшным вкрадчивым голосом громогласно заявил:
– Ну что, докрутились, научные извертенцы, – и помчался бегать вдоль вжавшихся зрителей. – Дарвиновых обезьянников им мало, иудины дети. А маленькая девочка, в святые метит, Фурман или Бурман в Питере, не помню – прямо, через папу, заявила. Не засрете наши светлые головки вашей дарвинистой ересью. Уберите, мол, от нас этих шинпанзей с гибонью, и так косо на прародителя пялится. Не хотим быть от обезьян саблезубых с крокодилью слезучей, хотим, мол, царицею людскою от волшебной палочки божественного огня взямшись, и так криво на папашу своего поглядывает, излишне шерстью поросшего. Вот, маленькая пигалица– борчиха за святое, и та чует. Распродали страну, христопродавцы, разграбили научную житницу кадров. Где ломоносовцы с павловцами? Раньше в космос по всем праздникам шимпанзей, чтоб здесь не мозолили, и других шавок запускали. К дню пожарника, а уж в день армии – обязательно сцепка или свара в космосе. А теперь что? Все профукали, научные поганцы. Атеисты от дьяволов. Развели триклятовых да мишек каких-то шоколадных. Не стыдно перед народишком? А сказано в писании: Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце, и дано было ему жечь людей огнем. Вот и учите пятна на солнце, под ангельским крылом. Воры. Несуны творческие, бомжи ваковские. А записано в скрижалях: упадет с неба большая звезда и другая. И отворится кладезь бездны – снимется седьмая печать и будете вы… Вы все – что на меня глядишь? – все будете по виду саранча подобно коням, и зубы, как у львов, и волосы женские! Но будет суд над великими блудниками, сидящими в звере багряном… и в таких вот конторах… и переполненном именами богохульными. Всех вас вижу, – страшно возопил депутат. – Пламя иудино. Так занимайтесь своим делом всенародными спец-проектами – реки, понимаешь, разворачивайте, Землю-матушку изучайте. Звезда чтоб на нас сверху не съехала, готовьтесь отразить. Саранчу измерьте, зубы у львов… Эколоженье, землевезение, обществослужество – вот стезя вашая. А уж психоложество и человекоблюдство… блюдение – нам оставьте. Человекам разумным.
И чтоб законы эти все подравнять! Собаке собачье, обезьяне – горилье, а человекам – что ему разум просветленный предпишет. Я как депутат за это в ответе. А если для благов народных, для счастья простого даже наночеловека, единицы-души хрестовой нужно закону подсказать – мы подскажем. И землю посередке мира вставим, и молотом с наковаленкой так постучим по вашим башкам – искры божие побегут. Вроде китайских косоглазых петард. Сказано в писании – и сбросим сатану в озеро огненное и серное – и будет он мочиться во веки веков.
– Аминь, – тихо произнес иерарх из Президиума в напряженную тишину зала.
