— Babbo! — прорыдал я, подумав, что нам еще не поздно стать друзьями, как это положено родственникам.
Он не смотрел на меня. Он смотрел мимо пустых гнезд, прилепившихся к стропилам на потолке, мимо трещин в крыше — на небесный рай.
С тех пор как герцог объявил о свадьбе, у меня появилось желание привезти отца во дворец, чтобы он увидел, как Витторе ожидает казни, в то время как я выдаю дочку замуж. Однако Господь не исполнил мою мечту. Отец отвел от меня глаза и закрыл их навсегда.
Я рыдал, роя ему могилу. Несмотря на теплую погоду, меня трясло от холода так, словно душа моя уже оказалась во льдах, уготовленных для предателей. Отец мой умер, и я одержал победу над Витторе, но победы мои были ничтожны — а сам я еще ничтожнее, поскольку считал их победами. Сколько часов, недель, месяцев и лет я прожил в ненависти и таким образом потерял их зазря?
Бросив последнюю горсть земли на тело отца, я поскакал обратно, рыдая, пока у меня не осталось больше слез. И только тогда я увидел, сколь велика безграничная милость Господня. Наконец-то я понял, зачем он дал мне Елену и тут же отнял ее. Не встреться я с Еленой, слова моей матери «Не рой другому яму — сам в нее попадешь!», — оказались бы пророческими. Но теперь камень упал с моей души. Поскольку моя злоба на отца и брата иссякла до дна, я очистился. Отныне меня будет вдохновлять не ненависть, а любовь — моя любовь к Елене. Она — источник моего вдохновения, такой, каким Беатриче была для Данте. Я буду жить так, чтобы стать достойным ее. По лицу моему потекли слезы радости, я спешился и упал на колени в душистую траву, благодаря Бога за то, что он указал мне путь.
Вернувшись, я пошел в комнату Миранды, намереваясь рассказать ей о смерти моего отца и о чуде, случившемся со мной. Там сидели ее подружки, что-то с жаром обсуждая. Одна из девушек, задыхаясь от волнения, сообщила мне: днем приехали актеры из Падуи, и Федерико сказал их главному, что Миранда будет петь вместе с ними.
— Невеста? — рассмеялся тот. — Такого отродясь не бывало! Люди будут судачить на всех углах!
— Я именно этого и хочу! — заявил Федерико, ткнув его жирным пальцем в грудь.
Миранда сидела на кровати в окружении весело щебетавших подружек и тоже смеялась, но, судя по тому, как она покусывала нижнюю губку, я видел, что она напугана. До сих пор, зачарованная подарками и вниманием, Миранда воспринимала все происходящее как игру, которую она сможет прекратить, когда захочет. Даже после того как объявили о свадьбе, она была польщена тем, что станет принцессой. Герцог относился к ней с нежностью, и Миранде в голову не приходило, что он может измениться. Но я лично не был в этом так уверен.
Внезапно я вспомнил, что именно хотел рассказать о ней герцогу. Миранда выросла без матери. И хотя она часто смеялась, но часто пугалась тоже. Она, безусловно, была мудра не по годам и все-таки оставалась ребенком. Мне хотелось пресечь глупые смешки, окружавшие ее. Мне хотелось взять мою дочурку на руки, как в детстве, и рассказать ей о маме. Мне хотелось повернуть время вспять — в ту пору, когда у нее впервые начались месячные. Когда ладошки у нее были такие же пухлые, как щеки. Когда она пела песни солнцу и играла с козами. Когда я носил ее на плечах и будил по утрам. Когда она была не больше буханки хлеба и запросто помещалась в моих ладонях. Мне хотелось подойти к кровати, обнять ее и сказать, что я всегда буду заботиться о ней… Однако путь к ней преграждали наши амбиции, и я не смог сквозь них пробиться.
В ту ночь мне приснилось, что мы с Мирандой и Еленой живем в Арраджо; шел дождь, на склоне холма паслись овцы. Когда я проснулся утром, то оказалось, что я все еще в Корсоли, а подушка у меня намокла от слез. Я встал, оделся и постучал к Миранде. Дверь, как всегда, была не заперта, — а там, на ее кровати, сидел Томмазо! Он даже не встал, когда я вошел.
— Что ты тут делаешь? — спросил я.
Миранда вскочила с постели и подтолкнула Томмазо к двери.
— Хочешь, чтобы нас убили? — прошипел я.
— Как ты мог заключить с Томмазо соглашение, ни слова мне не сказав? — спросила она.
— Это было четыре года назад, Миранда. Мы только что приехали во дворец. Я просто пытался защитить тебя. Я…
— Что еще ты от меня скрываешь?
— Ничего, — ответил я.
— Ты сказал Федерико, что я девственница.
— Естественно!
— А когда ты собирался сообщить мне, что у Федерико сифилис?
— Кто тебе наплел? Этот дурак Томмазо?
— Ему сказал Витторе.
— И ты веришь Витторе?
— Томмазо готов отдать за меня жизнь! Как будто я не готов!
— Миранда, ты сама поощряла герцога…
— Ты должен был меня остановить.
Oi me! Оказывается, я во всем виноват!
В дверь постучали и прервали наш разговор.
Весь день в Корсоли звучало эхо от работы мастеров, скреплявших своими трудами брачный договор. Они закончили строительство арок у главных ворот, на площади дель Ведура, у палаццо Аскати и последнюю, ведущую ко входу в палаццо Фицци. Они установили статуи Венеры с оливковыми ветвями и голубками. Каждый дом, даже самый маленький, был прибран и украшен флагами. Фонтаны наполнили вином.
И тут, как солдат, падающий без сил после битвы, Миранда упала в мои объятия и зарыдала:
— Я не могу выйти замуж за герцога Федерико, babbo! Не могу. Я люблю Томмазо. Я всегда его любила и всегда буду любить!
Oi me! Сердце у меня разбилось на мелкие кусочки, каждый вдох обжигал огнем. Момент, которого я так долго страшился, настал, а я был готов к нему не больше, чем к вопросу Федерико, когда он спросил меня о своей будущей женитьбе: «А ты, Уго? Что ты скажешь?»
Я смочил голову Миранды водой, прижал ей к носу губку, окунув ее предварительно в вино с кореньями мандрагоры и толченым маком, и крепко обнял.
— Что мне делать? — причитала она. — Что со мной будет?
Она рыдала в моих объятиях, пока не заснула. Что мне было делать? Как я мог сказать такое Федерико за пять дней до свадьбы, когда уже забили сотни животных, сочинили музыку, пригласили актеров,-написали стихи и закончили фрески? Когда тысячи ярдов ткани превратились в платья, камзолы, панталоны и шляпы? Когда вельможи пустились в долгий путь вместе со своими вассалами и слугами, рыцарями и лакеями? Когда ожидалось прибытие папского эмиссара, льва не кормили, чтобы как следует разъярить, а Федерико потратил целое состояние, чтобы вся остальная Италия хотя бы на неделю замерла, глядя на него во все глаза? Если я сейчас скажу герцогу, что Миранда не хочет выходить за него замуж, он отрубит ей голову, сожжет ее тело, разрежет его на кусочки и провезет по городу. Мне вспомнилось новое стихотворение, которое Федерико велел Септивию закончить:
Твой голос, столь нежный и скорбный,
Твой лик, столь печальный на вид,
И вздох, неприметный, но томный,
