Так или иначе, она решилась проигнорировать ключевой аспект договора. Она не хотела заниматься сексом с Казановой. Действительно, она подралась с ним, когда он обнаружил, что девушка солгала о начавшейся менструации. Дело приняло отвратительный оборот, она ударила его, выкрикивала оскорбления, а он разбил ей в кровь нос, и Мари и ее мать стали угрожать судом и намекать, что обвинят его в содомии — гораздо более серьезном преступлении, нежели побои и принуждение, по-видимому, числившиеся среди католического перечня сексуальных пристрастий Джакомо.
Через несколько дней все немного успокоилось. Семья Шарпийон захотела, чтобы Казанова вернул вексель, который они подписали (вексель доказывает то, что они были должны Джакомо свыше четырех тысяч ливров).
Мари Анна и Казанова принесли друг другу цветистые извинения, и дело казалось улаженным. Она сказала, что он может спать с ней, если откажется от векселя. Он так и сделал. Она плакала от благодарности, и они пошли в постель, но там Мари опять отказала ему. Для Казановы это было неведомым дотоле опытом. Кроме того, Мари нарушала договор, но Казанова знал, что вынужден будет на публике притворяться женихом, а не добродетельным покупателем. Он, посылал все больше подарков. Она в ответ писала благодарственные письма на плохом французском языке.
В конце концов Казанова почувствовал, что игра зашла слишком далеко, и хотя, как среди прочих говорили Пемброк и шевалье Андж Годар, Джакомо был сокрушен, кажется более вероятным, что вместе с его кошельком задеты были его гордыня и мужское тщеславие. Теперь получить Шарпийон стало для него дело чести.
На сельском празднике fete champetre в Ричмонде, в садах со знаменитым видом на Темзу, а затем, по-видимому, в королевском дворце Хэмптон, в лабиринте Тюдоров, Шарпийон продолжала свою изматывающую войну, уязвлявшую гордость Казановы. Она первой затеяла «полномасштабное любовное наступление», валялась с ним на траве и позволяла ему смотреть на свое тело, то есть «сделала все, чтобы [он] уверился в том, что она должна стать его. И снова она вырвалась в последнюю минуту. На миг обезумев, о чем он сразу же пожалел, Казанова угрожает ей перочинным ножом, а потом встает, забирает шляпу и трость, и они возвращаются обратно в более людное место, словно заблудившиеся путники.
Они вернулись в Лондон. Казанова потребовал возвратить ему вексель. Семья отказалась и заявила, что они обдумают эту возможность, а пока пусть Казанова научится «уважать» Мари. Он отправился на Денмарк-стрит в ярости, ворвался в дом и нашел обнаженную девушку в компании парикмахера. Как в шекспировском духе сформулировал Джакомо, пара образовывала «зверя с двумя спинами».
То, что случилось потом, привело его в магистратский суд на Боу-стрит. Он разгромил мебель и фарфор. Опять же, он раскаялся и даже предложил оплатить ущерб. В письме, хранящемся в архиве Праги, он писал о своей невиновности, но. в то же время задумывался о своем поведении и о поведении Мари: «Я превыше всего уважаю хорошие манеры и мораль, и было большой ошибкой очернить перед этими женщинами [семья Шарпийон] собственное имя столь безобразным преступлением».
Затем Мари, с диагнозом, который посчитали опасным для жизни и вызванным стрессом, слегла, потребовав десять фунтов с Казановы на оплату врачей и сообщив, что скоро умрет из-за учиненного им насилия. Состояние ее здоровья резко ухудшилось, и через несколько дней Казанова услышал, что ей не выжить. Это известие вызвало у него приступ внезапной, катастрофической и саморазрушительной депрессии. Почти (фазу же, как вспоминал Джакомо, он решил: убить себя. «В тот момент, — позже писал он, — я чувствовал»! как будто ледяная рука сжимает мое сердце». Он вернулся в Пэлл-Мэлл, убежденный в том, что ответственен за безвременную смерть женщины, которую — как это ни странно — любил, и принялся приводить свои дела в порядок. Он написал письмо венецианцу, жившему в Лондоне, с просьбой передать Брагадину его личные вещи. Свои бриллианты, табакерки, кошельки, деньги и бумаги он положил в сейф, где их должны были найти после смерти хозяина.
Потом он надел самое плотное пальто — дело было в ноябре — набил его большие карманы купленной свинцовой дробью и пошел к Темзе. «Я шел медленно, из-за огромной тяжести в карманах». Он пришел на Вестминстерский мост и уже не вспоминал о прежних надеждах разбогатеть в городе на лотерейных спекуляциях, намереваясь броситься в серые воды.
Он был на грани самоубийства из-за депрессии, которая возникла оттого, что его отвергли как сексуального партнера, и вины, что его гнев, по-видимому, вызвал гибель молодой женщины, к которой он питал сильное чувство — или даже любил. Конечно, суть была не только в этом. Мари не была первой женщиной, которая отвергла Казанову. Она даже не была первой профессиональной куртизанкой, поступившей с ним подобным образом, частью беспорядочного котильона любви и похоти была возможность для обеих сторон ретироваться в самый последний момент. Это было составным элементом острых ощущений, зеркально повторявших «реальное» обольщение, которое не запятнано денежной торговлей, но, как истинный романтик, Джакомо не мог предположить подобный результат.
Казанова был более уязвим в Лондоне, чем решался признаться. Деньги у него заканчивались — дело с семьей Шарпийон оказалось дорогостоящим. Он не имел ни сил, ни влияния, чтобы решить, вопрос удовлетворительным для себя образом, как сделал до него Морозини. Ценой любви Мари была возможность поддерживать всю ее семью. Если раньше он часто преодолевал все препятствия благодаря мощи жизненной силы, обаяния и настойчивости, то эта девушка представляла собой неразрешимую задачу. Он ощущал себя старым и больным. Джакомо сознавался, что цепенел, когда кто-то просто оценивающе мерил его взглядом или когда он боялся, что его «жеребец» не сможет подтвердить свою «репутацию»; ужас быть отвергнутым женщиной, благосклонности которой он искал — атавистический страх мальчика, оставленного матерью, — почему-то поразил его в этом чужом городе, где он не мог говорить на своем языке. Он, вероятно, также страдал от болей, ставших характерными для его более поздних периодических депрессий — это похоже на симптом, и если это так, то он, возможно, подхватил в борделях Ковент-Гардена сифилис, с сопутствующим психозом «голубых дьяволов». Он упоминает о «великом лечении», ртутной терапии, которую перенес в то время, возможно полагая, что находится на начальной стадии сифилиса.
Он шел с набитыми свинцом карманами по мосту, где позже будет совокупляться с шлюхами Босуэлл, и уже хотел прыгать, когда ему помешал приятель. Им был сэр Эдгар Эллис Уэллбор, двадцативосьмилетний плейбой, сын члена парламента и друг Пемброка. С фамильярным добродушием британского невежи он заявил, что Казанова мрачно выглядит, и пригласил выпить за его счет. Хотя Казанова утверждает, что позже собирался повторить попытку убить себя, рецепта сэра Уэллбора оказалось достаточно, чтобы снять тяжесть с сердца, и итальянец в итоге вернулся к жизни.
Сэр Уэллбор полагал, будто точно знает, что необходимо для исцеления Джакомо: выпивка, женщина, говядина и йоркширский пудинг. С типичной для него тщательностью Казанова описывает тот вечер, когда он пребывал в смятении. Эдгар не смог соблазнить Джакомо едой, но только потому, что для начала пиршества не оказалось супа, а Казанова уже был в плену французской убежденности в том, что без супа питание наносит организму вред, и потому поел лишь немного устриц. Не смог Уэллбор отвлечь Казанову от мрачных мыслей и двумя французскими танцовщицами, которые для поднятия настроения итальянца плясали обнаженными. Сэр Уэллбор оплатил секс с ними обеими и занялся им в присутствии нанятых по случаю слепых музыкантов, такие оркестры, по-видимому, являлись обязательным условием оргии в Лондоне. Казанова был слишком погружен в депрессию и разочаровал девочек, не оправдав репутации повесы, однако напитки и устрицы все же примирили его с жизнью настолько, что он согласился пойти с Эдгаром в «Ротонду Ранела». Он оставил свой пистолет и свинцовый груз и направился в сторону Челси, сказав, что на следующее утро заберет вещи и убьет себя. Он так и не сделал этого. В «Ротонде» он увидел Мари — танцующей среди толпы поклонников и в платье, которое Джакомо подарил ей. Она была здорова.
