Виктория поднесла шприц к самым Лениным глазам и выпустила из иглы тоненькую струйку:
— А сейчас я вколю тебе адреналин, в Катино сердце. Оно проснется, взорвется, и все кончится. Все будут думать, что ты просто не пережила последних событий. Твоя коррида станет черным коридором…
Последние слова Вики стали стихать, звуки стали уходить куда-то все дальше-дальше, становясь все тише. Лена закрыла глаза, но обещанного Викой черного коридора не последовало. Наоборот, заплясала разноцветная мозаика, складывающаяся в сложный узор. Лена заулыбалась: перед взором предстал фантастический рисунок, он был так прекрасен, что не мог быть плодом рук человеческих, цвета были так безупречны, они плавно менялись, и ничего красивее этого Лена не видела в своей жизни. А в ушах звенели, переливаясь, чудесные колокола.
ГЛАВА 10
Палата без окна
Настойчивый непрекращающийся трезвон колоколов радовал слух. Звук легко проникал в палату без окон. Могло показаться, что передают фонограмму по скрытой от посторонних глаз радиосети. Но на самом деле рядом с больницей располагалась церковь со знаменитой на всю округу колокольней. В палате стояли одна кровать, стол с прикрученным к полу стулом, тумбочка да холодильник.
У кровати спящей лицом к стене девушки сидела Виктория в белом халате, держа в руке только что использованный шприц. Ее несколько раздражал громкий звон, и она недовольно пробормотала себе под нос:
— Чего здесь всегда колокола слышны так громко? Здесь же даже окон нет.
Дверь в палату бесшумно открылась, и в нее вошла Ольга в белом халате. Она подошла поближе к Вике, с любопытством глядя на Катю-Лену. Шепотом, чтобы не потревожить спящую, она спросила:
— Уснула?
Виктория, нисколько не понижая зычного голоса, отозвалась:
— Мертвым сном. Можешь громко говорить, ее сейчас пушкой не разбудишь.
Ольга продолжала стоять над девушкой, задумчиво рассматривая ее. Дверь снова открылась, и в палату заглянул озабоченный Григорий, тоже в белом халате.
— Девочки, через двадцать минут совещание в ординаторской.
— Хорошо, Григорий Борисович, — за двоих ответила Виктория. Когда за начальником закрылась дверь, она обратилась к Ольге: — Опять чем-то недоволен, я вообще-то свое дежурство закончила.
— Он что, всегда такой? — с опаской произнесла собеседница.
— Привыкнешь. Ко всему привыкаешь.
— Даже к этому? — с недоверием в голосе спросила Ольга, указывая рукой на спящую Катю-Лену.
— Конечно. Я первый год, знаешь, как ее боялась. Особенно когда она разными голосами говорила. Когда за мужика, так прямо мурашки по коже, а теперь ни фига, даже подыгрываю ей иногда.
— Как это? — опешила Ольга.
— Ну как. Здесь главное понять, кто она сейчас. Если Катя, то вообще легко. Катя добрая, всех любит. Если Лена, надо лебезить, подхалимничать. Лена та еще стерва! Ну а если она Женя…
— Вик, ты что, все ее роли знаешь?
— Дурочка, это не роли. Это личности, она же феномен. Гордость наша. Эффект калейдоскопического сознания.
— Это как?
— Ну мне лечащий ее, Геннадий Андреевич, четыре года назад объяснял, я уже по научному-то не помню.
В общем, личность ее разбилась на много-много осколочков и каждый зажил отдельной жизнью. Она то один человек, то другой, то два одновременно. И периодически эти кусочки встряхиваются и складываются по-новому.
— Круто!
— Ну да. Только история у нее — все время одна и та же проигрывается. В ней часть элементов из жизни ее короткой, часть из книг да фильмов, а некоторых персонажей она прямо из клиники берет и вводит в свой бред.
— Как интересно.
— Интересно? Знаешь, не все так считают. От нас две сестры даже уволились из-за этого. Не вынесли. Жанна и Рита. Ты еще с ними познакомишься.
— Как? Они же уволились?
— А она тебе их покажет. И не раз. Они теперь постоянно прописались в этой палате. И меня покажет. А как смешно она завотделением делает. Обоссака!
— Что, самого Пантелеймонова?
— Ну да, Олега Павловича. Он раньше часто к ней в палату заходил, смотрел, слушал — бороду чесал. «Какой, — говорит, — режиссерский талант пропадает». Но теперь редко заходит. А кому приятно, когда тебе так в глаза заглядывают. Павлов — наш завхоз — от нее сразу прячется. Она в коридор, он в каптерку свою, отсиживается. Демонов боится. В глаза ей, кстати, долго не смотри — душу выпьет!
— Шутишь?
— Шучу. Но все равно не смотри.
— Страшно. Я тут недавно по телику видела, как поп один из одержимых демонов выгонял. Они там тоже разными голосами ругались. Ужас!
— Лет пять назад был у нас главврач продвинутый. Позвал ей этого, экзорциста. Приехал поп такой важный, выгнал нас всех из палаты, а через десять секунд сам вылетел, красный, и без слов дернул по коридору. А главврача уволили скоро.
— Да, у вас тут не соскучишься.
— Это точно. В общем, назначения у нее простые, таблетки, уколы, не бойся она теперь не буйная. Сестер любит. Я смену закончила, принимай. Да, чуть не забыла: вот на столе платок, очки — она без них из палаты не выходит. Сама понимаешь, какая у нее беда. А говорят была — просто красавица. Зеркало, если будет просить, не давай ни в коем случае — это табу!
— Господи! Несчастное существо. Она ж всю жизнь здесь проведет, за что ж ее так.
— Ну ты наивная, ей-богу. Как всех — ни за что. Маму с папой ее жалко. Еще не старые. Каждые выходные здесь. Мама плачет, папа… Хотя папа ли он? Тут разные слухи ходили. Ей лечение-то по VIP на десять лет вперед оплачено. А оплатил, знаешь, кто? Не поверишь! — Она поманила рукой к себе Ольгу и на ухо прошептала ей известное имя.
Ольга опешила:
— Да ты что?! Он же голубой!
— Не знаю, не знаю. У них танцоров не разберешь. Говорят, он и есть ее отец.
— Ну ничего себе! Дочь такой звезды. Что ж с ней случилось-то?
— Да банальная история. Хорошая девочка из интеллигентной семьи. Начиталась в детстве книжек про любовь. В институт сразу не поступила. Ну а жизнь, не книжка. Влюбилась в какого-то подонка. Стриптизера, что ли. Залетела дура. Думала, принц на ней женится, а он ее послал. Ну она и наелась колес каких-то, да еще и заснула на письменном столе лицом к лампе, спалила лоб. В общем, еле откачали. Лоб залатали, а мозги на место не встали. Рассыпалось сознание-то. Может, ей теперь с такой рожей так даже и лучше. Разыгрывает теперь свою жизнь в разных представлениях. Иногда я ей даже завидую, Господи, прости. Она же сколько жизней проживает, а еще и приключения какие, послушаешь — закачаешься. Да, кстати, она уже и тебя оприходовала.
