— Как видок, а? — негромко выдохнул Джип.
— Классно, — согласился я, соображая, что там подо мной ползает и водятся ли тут змеи или скорпионы. — Ты что-нибудь видишь?
— Нет. Правда, это не значит, что их там нет.
Пейзаж был действительно потрясающим. Перед нами широко расстилалась долина, обрамленная деревьями, чьи верхушки касались слабого призрачного тумана, висевшего под луной. В разрывах тумана я заметил дрожащую серебряную ленту и услышал шум воды, рокотавшей громче прибоя. Вода спускалась с дальнего склона, она прыгала вниз по извилистым ступенькам скал и падала каскадом в тенистый пруд. Из него клубами поднимался сияющий пар, а меж его клубами носились рваные тени охотящихся летучих мышей. Над водопадом поднимался холм, прямой, крутой и густо заросший лесом, таким высоким, что и холм казался вдвое выше; верхушки деревьев касались выступающей террасы замка. Отсюда замок был виден более отчетливо, он казался белым кораблем, в своем каменном величии парившим над темным морем.
Джип бросил взгляд назад:
— До рассвета совсем немного. — Сквозь деревья поблескивало море, на его фоне скелетами выделялись наши мачты, все еще удивительно близко: ведь мы большей частью поднимались, а не уходили в сторону. — Пора нам двигаться. Доедай!
Бисквитами не очень-то можно наесться, но когда мы осторожно перебирались через вершину, Джип сорвал с дерева, мимо которого мы проходили, несколько темных плодов и дал мне один. Я увидел, что остальные сделали то же самое, вонзил в плод ноготь большого пальца и осторожно понюхал. И получил что-то вроде легкого шока. Это был маленький авокадо, но гораздо более ароматный, чем та кожистая отрава, которую обычно подают на бизнес-ленчах. Дальше по пути нам попалось апельсиновое дерево, и, хотя плоды еще не дозрели, они хорошо утоляли жажду. Через час или чуть позже луна, бешеная и пылающая, зашла за замок. Воздух стал прохладнее, и в теплой влажной темноте под тающими звездами джунгли в ожидании дня стали потягиваться и шевелиться. В подлеске раздалось чириканье, и ушастая голубка заворковала странным печальным голоском, пробуждая своих сородичей и соседей. К тому времени, когда рыжий рассвет коснулся бледнеющего неба, воздух уже звенел настоящим рассветным хором — всеми криками, которые только можно представить, начиная с чириканья корольков до маниакальных воплей туземных ворон. Когда мы спустились с холма, флора изменилась. Мы миновали рощу с деревьями, на которых росли когда-то вполне съедобные плоды, а спускаясь ниже, по направлению к реке, — густые заросли, с длинных зеленых ветвей которых зазывно свисали манго.
— Угу, — сказал Джип. — Я так и думал. Их тут разводят уже давно — плантации этого самого замка. Жаль, они еще незрелые. — Он покачал головой. — Хотя они все равно, наверное, застряли бы у меня в глотке. Плантации в этих местах орошаются кровью.
Всевозможные попугаи прыгали среди ветвей, как живые цветы, или раскачивались взад-вперед, чтобы украдкой посмотреть на нас, насмешливо вереща. Затем они чего-то испугались и стремительно, громко хлопая крыльями, улетели, а встающее солнце пламенем зажгло их перья. Воздух быстро прогрелся, и прохладное течение ручья стало притягивать нас, как магнит; мы, спотыкаясь, побрели к нему, почти не замечая топкого полуболота под нашими ногами. Мы шли до тех пор, пока на нас нестройной звенящей тучей не налетели целые легионы мух, и тогда, оскальзываясь на каменистом русле ручья и безуспешно отгоняя их, мы бросились назад на склоны, более сухие и крутые, где мухи прекратили преследование. Мы легли на землю отдохнуть — жалкая, грязная и потрепанная кучка людей; только Молл, замыкавшую наши ряды, казалось, мухи не тронули.
— Надо было все-таки взять с собой Стрижа с его ребятами, — вздохнул я. — Ему раз дунуть, и мухи бы напрочь про нас забыли.
— Черта с два, — сказал Джип с приглушенной свирепостью. — Не смей даже и помышлять о таком!
Меня это задело:
— Хорошо! Я от них тоже не в большом восторге, но ведь они спасли столько жизней во время боя, правда? И мою, кстати. Так что с ними такое?
— Тебе это знать не надо, — коротко сказал Джип.
— Но послушай, я уже тоже кое-что повидал, ты забыл? Насчет девушки ничего не могу себе представить, но вот Финн — он ведь что-то вроде оборотня, да?
— Нет, — мягко отозвалась Молл. — Он собака. Желтая дворняга с помоек, злая и сильная, превращенная колдовством в человека. По воле Стрижа он остается в человеческом облике — обиталище другого разума.
Несмотря на солнце, я поежился:
— Чьего разума?
— Кого-то из мертвых — или тех, кто никогда не жил. В любом случае это силы из внешнего мира. Из дальних уголков Края. Какой-то дух.
— А девушка? Тоже какое-то животное?
— Нет. Пег Паулер — старинное деревенское имя, еще моих времен. Так называли духа реки.
— Реки?
Джип проворчал:
— Духа, что глотает и топит. Этот дьявол каким-то образом заперт в теле одной из своих жертв — может, самоубийство, а может статься, и несчастный случай. Я надеюсь, во всяком случае. Из того немногого, что я знаю, он должен был оказаться совсем рядом именно в тот миг, когда она умерла.
— Господи, — сказал я, жалея, что вообще спросил. — А эта слизь, которую она выплевывает…
— Загрязненная, отравленная река, — сказал Джип, как выплюнул, бросив раздраженный взгляд на Молл. — Вроде той, что течет у тебя дома. Ладно, давайте двигаться!
И он повел нас дальше вверх по холму. На этом его склоне деревья стали выше, но давали меньше тени. Многие из них были как огромные трубы с широкими листьями, похожими на гигантские листья фиговых пальм и росшими только на самых верхушках. Они пропускали солнце по мере того, как оно шло к зениту, и солнце било по нашим вспотевшим спинам. По всей долине, как сводящие с ума голоса, раздавались звоны металлических колокольчиков, но это были всего лишь крики птиц. Во рту у меня все спеклось, голова раскалывалась. До последней капли я знал, сколько воды осталось у меня во фляге, — и на чем свет стоит честил мух, отогнавших нас от несметных ее запасов. Густой папоротникообразный мох рвался у нас под ногами и обнажал землю, красную, как свежая рана. Почва была влажной, и мы слышали звук других ручьев, несомненно стремившихся к водопаду. Но они были слишком удалены от тропы. Вскоре после полудня мы взобрались еще на одну ложную вершину, спускавшуюся в открывавшуюся за ней впадину, и благодарно опустились на землю у грязного маленького ручейка, протекавшего у подножия.
Но меня пригибала к земле не только усталость, но и тошнотворная внутренняя пустота, холод, которого не могла рассеять никакая жара. Джип был прав. Я жалел, что вообще стал расспрашивать про компаньонов Ле Стрижа. Одна мысль об этом таила в себе ужас, и он охватил меня, никак не желая отпускать, — ужас одержимости, чего-то, скрытого в теле, как в оболочке, чьего-то иного, чуждого разума, проглядывавшего из глаз, ему не принадлежавших.
— Да, — сказала Молл, когда я позволил себе обронить несколько слов о том, что я испытываю. — Это так. Одержимость — это самая могучая вещь в любой магии. Будь то заклинание в Финляндии, или обейя, на Бермудах, либо просто чернокнижие, но дух в теле, не принадлежащем ему, — это ужасно. И коль скоро злым заклинанием дух закрепляется в чужом теле, что ж, тогда он может ходить среди людей неузнанным и претворять всю свою мощь во зло. Что до этих существ, то Стриж едва ли решится выпустить их из-под контроля. И вдобавок они несовершенны: одно — животное, другое — живой труп, и ни один из них не может долго прожить среди людей, чтобы не быть узнанным. А лишь его разгадают — тут есть быстрое и верное средство от него избавиться. Так что берегись их, да. Но не придавай им чересчур большого значения, они не причинят тебе вреда.
