Сумерки в тропиках коротки. Я слишком долго возился, наводя трубу, и едва успел увидеть это. Но порыв ветра раздвинул деревья как раз настолько, чтобы можно было различить нечто белое, а затем смутные очертания приняли уже более отчетливую форму:
— Вижу!
— Впечатляет, а?
Это был замок, настоящий дворец, явно еще времен испанского владычества. Однако его элегантные белостенные террасы были украшены грозными бойницами и амбразурами.
— Похоже, здесь кто-то чего-то побаивался.
— Пари держу, что да! Они так обращались с черными, эти испанцы, что всегда до смерти боялись восстания. Правда, когда случались мятежи, спасти их уже не могли никакие стены.
— Ну и что ты думаешь?
— Ночь и день похода, вот что я думаю.
— Так долго? Замок не так уж и далеко.
— Пешком? Вверх по этому холму, дальше — долина или две, потом вверх по тому склону, и все это через густой лес, почти что джунгли, будь они прокляты. Далековато, а? Нам понадобятся припасы. Слушай-ка, сбегай назад, на берег, чтобы встретить Молл и ее ребят. Пусть тащат сюда все припасы из вельботов.
— А как насчет подкрепления? Они никого не оставили на корабле. Нас тут шестьдесят человек — и это против трех сотен или даже больше?
— Это лучший расклад, чем тогда, при абордаже. Даже если бы мы не оставили на «Непокорной» ни одного человека — а на такой риск мы пойти не можем, — нас все равно было бы гораздо меньше.
— А Стриж! Впрочем, нет, он сейчас еле жив. Но его компания…
— Нет! У нас есть отрава для волков и получше. Ты ведь еще не видел Молл в настоящем деле. Она… у нее есть опыт. Только она не может вызывать это каждый раз. Ну, во всяком случае не слишком часто. — Джип криво усмехнулся. — Был момент, еще на корабле, когда я было решил, что ты нашел способ… Словом, как бы там ни было, у нас все равно нет времени, чтобы привести еще людей с «Непокорной». Вся наша надежда на внезапность. Вспомни, они ведь прошли через эти кусты всего несколько часов назад. Они, конечно, направляются в замок, но еще не пришли туда!
Спустилась ночь, и вместе с ней затих ветер; воздух был жарким и неподвижным. Рокот прибоя звучал приглушенно. В рябившем небе вокруг сердитой луны танцевали звезды. Вельбот Молл направлялся к берегу: я прохаживался вдоль пляжа, дожидаясь его и дразня крабов на линии прилива. Я заметил, как зашевелился песок, и присел на корточки рядом с маленьким опустевшим кратером черепашьего гнезда, где черепашата уже вылупились. Оглядевшись, я заметил лишь одного крошечного черепашонка, покрытого песком и решительно ковылявшего к воде. Я вознамерился помочь ему, но меня опередил краб, который схватил крошечное существо огромной клешней и утащил в свою нору. Я бросил было в нору песком, но тотчас остановился: это ведь закон природы, не так ли? Но скажите это черепашке.
Приближающийся вельбот оставил в неподвижной воде след холодного огня. Фосфоресцирующий свет капал с весел, кружился вокруг наших ног, пока мы втаскивали шлюпку на песок. Когда Молл проходила мимо меня, я коснулся ее руки:
— Послушай… извини, если я тебя обидел! Мне правда очень жаль! Но… пусть все думают, что это была просто грубая шутка, Молл. Хотя для меня это что-то значило. Для тебя, мне кажется, тоже.
Она тут же вскипела и быстро отошла в сторону:
— Так пусть «что-то» означает «ничего», ибо более ничего и не будет! Ступай и не смей следовать за мной! Иди и хвастайся своей победой перед собратьями-мужчинами! Теперь в ней никто не усомнится! Но прошу тебя, выбери кого-нибудь другого для упражнений!
Теперь настала моя очередь почувствовать себя уязвленным:
— Это же несправедливо, черт возьми! Скажи на милость, что дает тебе право думать, что я стал бы так себя вести? Ты мне нравишься! Я восхищаюсь тобой — я тебе обязан жизнью! Я даже немножко люблю тебя — разве такое невозможно?
Молл тяжело осела в песок.
— Пять веков! — хрипло произнесла она и тихонько засмеялась. У меня по коже побежали мурашки — настолько этот смех показался мне нечеловеческим. — И я все еще тяну эту лямку! Ах, какая ирония — быть любимой тем, кому не решишься дать отпор, чтобы не убить обрывки чувства, что в нем еще остались. — Я хотел протянуть руку; сам я этого не осознал, зато Молл поняла: — Не смей меня лапать! Я редко пользуюсь услугами жеребцов! — Затем, слегка оттаяв, неловко потерла рукой мое колено. — Даже таких горячих. Ну, будет тебе, господин хороший! — мягко прибавила она. — Я с тобой не лягу, но проживи я еще тысячу лет, я тебя не забуду. — Большим и указательным пальцами она ущипнула чувствительный нерв на моей ноге с такой силой, что я с визгом вскочил. — Довольно тебе этого?
— Проклятие! Это очень много, — смиренно согласился я.
— Не проклятие! — очень серьезно воскликнула она. — Благословение, мой друг! Благословение!
В тени ветвей джунгли казались зловещим местом, где само собой возникало чувство клаустрофобии. Воздух здесь был жарче, тяжелее, невероятно влажный, как тяжелый выдох, притом из скверно пахнущего рта. Он пульсировал металлическим стрекотом цикад и отвратительным кваканьем древесных лягушек. Несколько наших фонарей мало что могли сделать, разве только привлечь внимание всевозможной ночной фауны, слепо тыкавшейся в них. Мой вещевой мешок, казалось, цеплялся за каждую ветку, преграждавшую путь. Я начинал уже соглашаться с Ле Стрижем относительно юга, а мы ведь еще только вошли в заросли.
Абордажные сабли рассекали спутанную массу, здесь их короткие тяжелые клинки были более эффективны, чем мечи. Пока мы прорубали себе дорогу, отовсюду с испуганным чириканьем взлетали маленькие птички.
— Наверное, бананки, — ухмыльнулся Джип. — Милые создания. Только вот жаль, что так громко верещат.
Я знал, что он имеет в виду. Не было смысла оповещать волков о нашем приближении. Или предлагать увидеть нас; как только мы вышли из зарослей, фонари один за другим были погашены. Тропа была узкой, а волки не стали ее особенно расчищать. Она вела меж высоких папоротников, под петлями лиан, невидимых в темноте, зато всегда готовых вздернуть путника, в мрачную тень королевских пальм и манговых деревьев, где почва была осклизлой от перезрелых плодов. Нас окружал веселый говор маленьких ручейков. Довольно часто один из них пересекал нашу тропу, и мы скользили, с плеском и бранью шагая по грязи и разгоняя во все стороны маленьких лягушек. Когда луна поднялась достаточно высоко, чтобы свет ее проник сквозь ветви, идти стало легче, но при этом она отбрасывала фантастические тени, испещренные пятнами, как будто живые, и трудно было удержаться, чтобы не ткнуть их клинком.
Время шло, а с ним вместе и мы с трудом продвигались вперед, исходя потом и стирая ноги. Воздух стал чище, наполнился сладкими пьянящими ароматами. Благодатный бриз, примчавшийся с прибоем, освежил влажный шепот леса. Тут и там раздавались не слишком благозвучные крики сов. А некоторые звуки пугали до смерти — пронзительные вопли и дикий невнятный хохот. Однако гораздо больше беспокоили молчаливые препятствия, которые обойти было невозможно. Тропа была крутой, и, когда подо мной начинал крошиться и осыпаться мягкий суглинок, я ловил себя на мысли, что завидую когтистым лапам волков. Ближе к вершине холма заросли стали реже, зато более цепкими: в основном агава и прочие украшенные шипами ужасы. Матросы шли как автоматы, у которых нет возраста, но что до меня, то я заметно начал уставать. Наконец Джип приказал остановиться, и я налетел на него раньше, чем осознал его слова. Краснеющая, разбухшая луна висела почти на одном уровне с нами — впереди, за кивающими кронами пальм. Мы поднялись на первый склон. Оставив остальных перекусить сухим печеньем и выпить тепловатой воды, мы поползли вперед, чтобы заглянуть за гребень холма.
