— Нет! — Фрейя вскинула руку, и в ее голосе и манерах больше не было тепла и обаяния, лишь высокомерная холодность. — Не притворяйся, что ты ничего не понял. Не в моем присутствии. Два самоцвета надежно спрятаны ныне, Скрытые и хранимые мной и крепкой рукой моего товарища, — сказала она, беря руку Арни в свои ладони. На мгновение она поднесла руку Арни к своим губам, затем выпустила ее. — И для меня отдать хотя бы один из них…
— Что — без него? Без него невозможно разрушить и возродить вселенную? — Голос Фрейи резал ухо. — Ты так уверен? А может, достаточно будет и шести? Или пяти? Или трех? Какова критическая масса, потребная для воссоздания монолита? Скажи мне, Йен! И скажи, откуда тебе известно, что и алмаз, и рубин содержат не более чем седьмую часть критической массы?
Для Йена это было слишком. Где взять чувство меры, если это означает обречь на смерть отца ребенка, когда одним лишь словом ты можешь спасти по меньшей мере одну — а может, и не одну — жизнь? Заида Сол любил повторять старинное талмудическое изречение: спасший одну жизнь спасает целый мир. Но ведь обратное тоже правда? Если ты убил кого-то, если ты дал умереть тому, кто мог остаться в живых, разве это не означает, что ты убил целое мироздание?
Схватив «Покорителя великанов» с крюка, Йен выбежал из хижины и бросился в темноту. Арни окликнул его, но юноша не остановился.
— Оставь его, Арни, — промолвила Фрейя.
Глава 26
Кольцо Харбарда
Если прождать достаточно долго, если не торопиться и дать себе время привыкнуть, то начинаешь видеть даже в кромешной темноте.
Совсем чуть-чуть, но этого довольно, во всяком случае чтобы идти по дорожке.
При свете звезд Йен спустился к тропке, которая вела вниз, к пристани, где начинался длинный, толщиной с крепкое мужское запястье и влажный от брызг канат, протянувшийся над черной Гильфи. С помощью ворота — видимо, его приводил в движение Сильвертоп, хотя Фрейе ничего не стоило крутить лебедку самой — можно перегнать плоскую баржу-паром к другому берегу реки, откуда дорога, уходящая вверх по склону, быстро привела бы Йена на север, в Доминионы.
Найти Старую Крепость не составит труда; на всех дорогах его ждут.
И что он скажет?
Жаль, но дельце не выгорело. Она сказала «нет».
Она сказала, что ради вас и вашего сына не станет рисковать одним из самоцветов Брисингамена, которые я ей передал. Ей приходится проявлять дальновидность. В конце концов все мы рано или поздно умрем. Если мы не умрем в юности, все мы рано или поздно потеряем наших отцов, и сейчас ваш черед сойти в могилу, а вашему Наследнику — осиротеть. Слишком рано? Ну и что? Совершенно не из-за чего волноваться.
Покойтесь с миром, а если такова судьба и вашего сына — что с того? Все прах и зола, и возродится с возрождением самой вселенной. Так зачем же цепляться за жизнь?
Забейте, Отпрыск; все пустяки.
Как и жизнь моих друзей, естественно. Подумаешь, все равно они умрут и будут забыты, так зачем беспокоиться из-за волков? Вряд ли жизни моих друзей что-то значат. Вы хотели спасти их? Не стоит труда.
Все это не имеет ни малейшего значения, если смотреть издалека.
Дерьмо.
— Йен Серебряный Камень… — раздался за спиной у Йена спокойный голос вестри.
— Да, Валин?
Если он опять скажет: «Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?»…
— Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? Твои лошади накормлены, напоены и устроены на ночлег; твоя одежда выстирана, как и платье, которое госпожа всего лишь сполоснула в серой реке. Я могу приготовить поесть или…
— Или заткнуть свою треклятую глотку и оставить меня в покое хоть на треклятую минуту!
Йен говорил по-английски, но цвергу хватило интонации. Со слезами на глазах Валин попятился, затем отвернулся и побежал обратно в пещеру-конюшню.
Ишь, чувствительный, засранец!.. Йен пожал плечами. Да наплевать. Подумаешь, обиделся. Уж если человеческие жизни — ничего не стоящий пустяк, что говорить о лучших чувствах цверга-недомерка?
— Эй, Валин! — Йен побежал за цвергом. — Черт… Приятель, извини. То есть я хочу сказать… — Йен перешел на берсмальский, — что сожалею о своем мерзком поведении, которое позорит моего отца, — хотя старый хрыч и не такого заслуживает, — мой род, клан и народ.
И все, кто со мной знаком, знают, Валин, что я вовсе не такая разгвоздяйская задница. Я совсем другая задница, честно-честно.
Цверг бежал быстрее, чем Йен. Юноша двинулся на шум его шагов вдоль берега реки, но споткнулся о каменный выступ и едва не упал, удержавшись на одной левой ноге и сильно ободрав правую лодыжку.
У, проклятие! И снова некого винить, кроме себя. Если бы не удрал в темноту как капризный ребенок, не оказался бы у реки, не обидел бы…
Опять сам виноват. Он вообще хоть что-то может нормально сделать?
Поцапался с Фрейей, обидел жалкого человечка, до крови ободрал лодыжку о камень, обманул ожидания Отпрыска… Даже интересно, получится у меня еще что-нибудь просрать нынче ночью?
Йен не захромал, а запрыгал к пещере на одной ноге.
В нише у входа в пещеру висела латунная лампа, а чуть дальше на грубом помосте лежали, подпирая потолок, многочисленные тюки с сеном. Из одного тюка торчала длинная палка с крюком; Йен повесил пояс с «Покорителем великанов» через плечо и приспособил палку служить посохом или костылем. Ему было страшно взглянуть на лодыжку — по ноге текло что-то теплое, а болела она просто черт знает как.
Тяжело опираясь на клюку, Йен поковылял в глубь пещеры. Повернул раз, прошел мимо деревянных стойл, где скучающие кобыла и пони жевали сено, снова повернул… Цверг тщетно пытался забиться поглубже в стык стены и пола; рядом, пофыркивая, стоял Сильвертоп. Его большой поблескивающий глаз смотрел на Йена с нескрываемым раздражением.
Сильвертоп был здоровенной животиной, размером с першерона или клайдсдейла, хотя и более деликатного сложения. И тем не менее его ноги выглядели толще, а необрезанные копыта — больше, чем им полагалось.
Если не считать белой звездочки на лбу и длинной лохматой гривы, конь был черен как ворон, но на этом сходство с Хугином или Мунином заканчивалось: черная шерсть Сильвертопа не лоснилась и не блестела как намасленная. Жеребец был черным как ночь, как уголь, как ад.
Сильвертоп мощно фыркнул, и во все стороны полетели солома, пыль и сухой навоз, причем с такой силой, что Йену пришлось вскинуть руку, прикрывая глаза. Массивное копыто хватило о камень, и от брызнувших искр затлела солома — хотя копыта Сильвертопа не знали ни молотка кузнеца, ни подков.
Но непохоже, чтобы Сильвертоп сильно злился — не отхватил же он Йену голову, в конце концов.
