– Совсем плохо живете, – сказал Иван, задумчиво выпуская колечки дыма.
Белбородко тогда прихворнул – подцепил какой-то гнуснейший грипп, который крутил нутро уже вторую неделю (собственно, ради излечения от недуга Иван и взялся пошаманить), так что на философию не тянуло. Но Ивану почему-то захотелось поговорить:
– Белые люди очень глупые, однако. Хотят обмануть духов, разные штуки придумывают, – он помолчал минут пять, докурил сигарету, принялся за другую. – Дома придумывают в сто этажей, лекарства придумывают. – Он задумчиво пыхнул и, покопавшись в рюкзаке, вытащил небольшую войлочную фигурку, к которой были пришиты многочисленные ленточки, коготки каких-то птиц, клочки шкуры. – Разве помогли тебе лекарства? – Он посмотрел глазами-щелочками и покачал головой. – Не помогли, однако. От злых духов нет таблетки.
На сей раз пауза тянулась минут десять. Бурят щурился, о чем-то думал и смотрел на огонь. А может, не думал, а просто смотрел. У Степана заболела голова – грипп напомнил о себе – и стало не до умозаключений, хватит и того, что Иван-бурят вытащил его, дурня, на этот бережок. Теперь и воспаление легких в придачу…
– Ты должен найти свой эрен, – наконец подал голос бурят. – Только он охранит тебя от духов нижнего мира. – Он поставил войлочную фигурку на бревно. – Мой эрен – сильный дух-помощник. Он поможет мне в путешествии. И тебе поможет, потому что я его попросил.
Вслед за эреном из рюкзака была извлечена странная накидка, сшитая из овечих шкур, увешанная множеством кожаных лент, мешочков и колокольчиков. Но самое странное, пожалуй, даже пугающее, было то, что с нее свешивались широкие полосы овечьей шкуры, которые заканчивались копытами. Затем на свет появился бубен. Едва его достав, Иван засмеялся – будто несмазанное колесо заскрипело – и несколько раз ударил в него обтянутой мехом колотушкой. По вечерним сумеркам прокатились громовые раскаты.
У Белбородко явно росла температура. Мир расплывался жирным масляным пятном, хотелось забраться в постель и плавиться, накрывшись тремя ватными одеялами. Но такой возможности у него не было.
Иван достал котелок, плеснул в него немного воды из пластиковой бутылки, бросил какого-то снадобья из увешанного кожаными шнурками мешочка и повесил на палку, закрепленную меж двух рогатин, над огнем. Надел шкуру и принялся кружиться у самого огня и бить в бубен, то ускоряя, то замедляя темп. Овечьи ноги растопырились вокруг Ивана сюрреалистическим веером, Степану на миг показалось, что его приятель вот-вот оторвется от земли и полетит, как вертолет в знаменитом американском фильме про Вьетнам, только вместо раскатов Вагнера – удары бубна и завывания. «Ничего себе психическая атака. Вьетконговцы бы оценили».
Бубен отстукивал удары сердца, нет, это стучит его, Степаново, сердце. В соснах возник силуэт черной птицы, на мгновение замер и вдруг исчез. С Ладоги повеяло холодом.
Степан смотрел мутным взором, как над варевом поднимается зеленоватый дым и стрелкой уходит в темнеющее небо. Удары бубна все учащались. За деревьями мелькнула массивная фигура. Степан посмотрел на темную стену сосен. Ничего. Между тем он отчетливо слышал, как хрустнули ветки.
Шаман вдруг перестал кружиться и снял с огня котелок. Степан отметил про себя, что Иван держит раскаленную посудину голыми руками, но почему-то это казалось совершенно естественным. Бурят отхлебнул варева (и это опять не показалось Степану странным, хоть оно и бурлило) и поднес котелок к губам Белбородко.
– Ты должен отправиться в путешествие, – сказал бурят, – ты должен отнять свою душу у черного шамана.
Горло обожгла лава, она растеклась по телу, разрывая его болью, Степан даже не предполагал, что бывает ТАКАЯ боль. Тело распадалось на атомы…
Он вдруг понял, что его, Степана Белбородко, больше нет. Он стал деревьями, которые окружали опушку, звездами, озером… Совсем рядом опустилась большая черная птица и, склонив голову набок, взглянула в упор. Степан почувствовал, как неумолимая и безразличная сила подхватила его. Белбородко стремительно затягивало в птичьи глаза, как в омут, он не смел противиться, не мог. Птица взмыла в ночное небо, и Степан увидел раскинувшуюся внизу Ладогу. По берегу то тут, то там чернели домишки, утлые лодчонки щепками покачивались на воде…
Внезапно Степан обнаружил, что вновь сидит у костра. Языки пламени, извиваясь, тянулись к ночному небу. Иван-бурят дубасил в бубен, завывая и приплясывая. Вот шаман подскочил к Степану и запихнул ему в рот какой-то сушеной дряни, ради чего на время прекратил терзать музыкальный инструмент.
«Наверное, мухоморы, – мрачно подумал Степан, – сейчас опять начнется».
Накаркал.
Тело с удивительной скоростью обросло мохнатой шкурой, руки и ноги превратились в могучие лапы, из подушечек пальцев высунулись когти. Белбородко опустился на четвереньки и, свирепо рыкая, пошел на шамана…
* * *
Когда мухоморы отпустили, над озерной гладью уже медленно поднималось солнце.
Степан сидел на бревне совершенно голый, руки и ноги связаны. Костер потух, котелок валялся на углях, рюкзак растерзан, всякая туристская мелочь разбросана по траве, а на раздвоенном сосновом стволе двумя перочинными ножами – его и Ивана – распят прожженный на груди тельник.
От гриппа не осталось и следа, в голове же шумело…
За спиной послышалось шевеление. Степан обернулся – из палатки выполз Иван. Вид у Ивана был неважнецкий – на лице синяк, щека распухла, одежда превратилась в хлам: правый рукав ватника полуоторван, обе штанины в дырах, и все – от кирзовых сапог до воротника – жутко, по-бомжацки грязное. Иван держался за правое плечо.
– Еле угомонил, однако, – обиженно сказал бурят.
Степан помнил события минувшей ночи довольно смутно:
– А чего было?
– Да как дух в тебя вошел, так ты и взбесился, однако… Сам-то ты был в нижнем мире, душу свою вызволял, а тело твое здесь осталось.
– И что здесь тело мое делало? – настороженно спросил Степан.
Иван невесело засмеялся:
– Сильно бузил, однако, голым по лесу скакал, на елки кидался, тельник свой в костре душил, меня по земле валял, убить хотел. Не убил, только плечо вывихнул, рукой пошевелить не могу, болит очень.
– И как же ты от меня отбился?
– Да мы привыкшие, – потер скулу Иван, – камушком стукнул тебя легонечко и к соснам прислонил. Так что ты ничего дурного не сделал. – Иван на мгновение замолк, посмотрел через смотровые прорези в лице и многозначительно добавил: – Хотя и мог бы, однако… Очень сильного духа в себя впустил. Ты, Степан, тоже шаман. Скоро зов услышишь, однако. Твой эрен – медведь, скоро позовет тебя.
Судя по разрухе, которая царила вокруг, Иван несколько преуменьшал его «подвиги».
– А нечего было мухоморами кормить, – злобно сказал Степан. – Руки-то развяжи…
* * *
Через несколько дней Иван уехал на родину… А плечо ему Степан вправил прямо на полянке.
