«Если я смогу разговаривать так же, как и вы, мне не нужнобудет брать с собой шлем, чтобы разговаривать с моим отцом. Может быть, выбудете настолько любезны, что пройдете к нему, прежде меня, чтобы объяснить емуположение дел — так, чтобы он не испугался, когда я войду?»
«Конечно.»
«Тогда пойдемте.»
Я встал и повел его вверх по лестнице.
Это было неделей позже — в ту ночь я снова сидел у Пибоди ипил отвальную.
Обо всем уже кричали газеты, но Брокден причесал информациюпрежде, чем позволил ей просочиться. Палач отправился получать свой полет кзвездам. Я дал ему голос и поставил на место руку, которой лишил его во времясхватки. Я пожал ему другую руку и пожелал всего доброго — только что, этимутром. Я завидовал ему — и по очень многим причинам. Прежде всего, он,вероятно, был гораздо лучшим человеком, нежели я. Я завидовал ему из-за того,что он был куда свободнее меня в выборе путей, хотя и знал, что на нем былитакие оковы, каких я никогда не знавал. Я чувствовал свое родство с ним, сживой вещью, с которой я имел много общего: в тех способах, которыми мы жили,обособленные от всего человечества. Хотел бы я знать, что, в конце концов,чувствовал бы Дэйв, проживи он достаточно долго для того чтобы встретиться сПалачом. Или Лейла? Или Мэнни? Гордитесь, говорил я теням, ваш ребенок,наконец, вырос, и он настолько большой, что уже готов простить вам всеколотушки, которыми вы награждали его в детстве…
Но я не мог постичь всей загадки. Мы по-прежнему так и немогли знать всего об этой истории. Могло ли быть так, что без убийства он несмог бы никогда полностью развить в себе сознание человеческого типа? Онсказал, что был плодом вины — Великой Вины. Великое событие — его необходимыйпредшественник. Я размышлял о Геделе и Тьюринге, о цыпленке и яйце и решил, чтоэто был один из тех еще вопросов. И вообще, я пришел в этот бар не для того,чтобы ломать здесь трезвую голову.
У меня не было никаких предположений о том, как сказанноемною может повлиять на окончательное сообщение Брокдена в комитете по деламЦентрального банка данных. Я знал, что он не выдаст меня, потому что только отменя зависело, уйдет ли его личная тайна вместе с ним в могилу. Действительно,у него не было иного выбора, если он хотел закончить все свои работы, которыезатеял, до своей смерти. Но здесь, вспоминая Менкена, я не мог не вспомнитькое-что из того, что он сказал о спорах — такое, как «Обратил ли ХакслиУилберфорса?» или «Обратил ли Лютер Льва Х?», и я решил не питать слишком ужбольших надежд на то, что могло родиться из нашей встречи. Лучше подумать оделах в терминах Исчезновения и сделать еще глоточек.
Когда все закончилось, я взял курс на свой корабль. Янадеялся отплыть при свете звезд. Я чувствовал, что мне никогда больше несмотреть на них прежним взглядом. Я знал, что меня теперь всегда будет мучитьвопрос о том, какие думы могли обдумываться сверхохлажденным нейристорныммозгом там, наверху, и где, под какими странными небесами, в каких чужих краяхвспоминают меня иногда. Я чувствовал, что в этих мыслях я буду казаться емугораздо более счастливым, чем это есть на самом деле.
