равно чего – хоть героических подвигов, хоть преступлений, что в безвыходной ситуации надо быть готовым на все, и тогда все получиться. Он начинал мечтать о битвах, убийствах, пожарах, он, словно демон-губитель, расправлял окровавленные крылья и взмывал над стенами Боули, собирал друзей и бился на смерть, до последнего солдата, до смерти всех верных соратников, таких, как Килдар, павший за Йорков и заслуживший уважение даже своих врагов.
Но потом силы оставляли его, словно все они были растрачены в битвах. Тогда Ричард смирялся, опускал голову и начинал молиться.
«А может быть, – думал он, – Бог решил именно меня покарать за все преступления, совершенные моей семьей. Страшная история двух Роз еще не окончена, и завершить ее предстоит мне. Именно история моей жизни, эта таинственная легенда, полная неожиданностей и ужасных событий, завершит нескончаемую серию убийств, насилий, захватов власти, в которых упрекают и Йорков, и Ланкастеров. Люди будут оплакивать мою участь, мою молодость, мою невинность и мою дважды случившуюся трагическую смерть. И эти благоговейные слезы смоют пятна грязи с моей семьи. Для этого необходимо лишь одно: чтобы на этот раз я точно погиб, и чтобы Англия не осталась равнодушной к моей смерти. Нельзя, чтобы все повторилось, как в тот раз, когда убийцы, посланные моим дядей, Глостером, старались вонзить свои кинжалы в мою белокурую голову, а я пытался слабеющими руками защитить моего старшего брата, короля, убитого у меня на груди!»
Затем несчастный принц обращался к своей матери, которая, не сумев помочь ему на земле, теперь ждала его на небе. Он просил ее о заступничестве перед разгневанным им Богом и после этого ощущал утешение, прилив доверия и силы.
Его келья была единственным жилым помещением в этой части монастыря. Приор, стремившийся примирить мирские и церковные власти и умиротворить Йорков и Ланкастеров, относился к Ричарду не как к принцу, а как к высокопоставленному беженцу.
Он приглашал его к своему столу, заставленному самыми изысканными плодами английской земли, вкуснейшим мясом и ароматными фруктами. Но молодой человек довольствовался хлебом и водой и с неизменным смирением отказывался от всех излишеств, заслужив тем самым уважение монахов и восхищение самого приора. В результате отношение к нему со стороны приора сменилось с враждебного на безразличное, а потом безразличие постепенно перешло в сочувствие этому красивому, доброму и смиренному пленнику. Глядя на него, приор решил, что в случае штурма монастыря или каких-нибудь иных непредвиденных насильственных действий, он предупредит Ричарда, чтобы тот успел с миром вверить свою душу Богу.
Однажды Ричард услышал крик и громкий топот в своем коридоре. Оказалось, что это явился растерянный приор. Он пришел сказать, что ничего страшного не произошло, а как раз наоборот, случилась большая радость, получен добрый знак. Он весь светился, хотя Ричард никак не мог понять причин такого возбуждения и сердечных объятий. Но внезапно в проеме открытой двери показалось небесное существо, появился добрый ангел. Это Катрин собственной персоной, страдающая и трепещущая, вошла и встала на пороге.
Он с криком бросился к ней, но внезапно остановился. Она поняла причину его сомнений и, раскрыв объятия, бросилась Ричарду на грудь, а он даже зашатался, придавленный грузом свалившегося счастья. Слезы их смешались, сердца сжались одновременно. Каждый слышал рыдания любимого человека и вновь переживал и прежние надежды, и прежнее отчаяние.
– Да, – сказала Катрин, стремясь воспользоваться очарованием момента встречи, – это я. Я приехала за вами, чтобы увезти вас отсюда.
Он содрогнулся.
– Кто вас послал? – спросил он.
– Король. Я виделась с ним, он милостив, он не желает вашей смерти.
– Вы просили его помиловать меня? – воскликнул Ричард и нахмурил брови.
– Не будьте слишком гордым, мой друг, – ласково, но твердо, сказала молодая женщина. – У вас нет на это ни права, ни времени. Не надо бунтовать, я знаю, о чем говорю. Все вас покинули. У вас больше никого нет в этом мире. Осталась только любовь вашей жены, любовь искренняя, которая не отступит ни перед чем и спасет вас, даже ценой того, что вы ее разлюбите.
– Позвольте, Катрин, – сказал Ричард. – Я восхищаюсь вашим мужеством и вашим добрым отношением ко мне. Но причины доброжелательства Генриха VII мне не понятны. Извольте сначала мне все объяснить.
– Скажу в двух словах: я была пленницей, как и вы, меня собирались отправить во Фландрию к герцогине. Но я отказалась уезжать до тех пор, пока не удостоверюсь в вашей безопасности. Я объявила об этом решении королю и добилась от него разрешения посетить вас.
– На каких условиях, Катрин?
– При условии, что вы смиритесь перед лицом правды, но в первую очередь – перед лицом необходимости.
– Значит ли это, что я должен просить о помиловании?
– Нет.
– Но есть еще какое-то условие, и весьма жесткое. Я это вижу, как и вижу то, что вы не решаетесь мне его объявить.
Катрин огляделась вокруг, заметила дубовую скамеечку и поставила ее рядом с креслом, которое также служило Ричарду кроватью. Она присела, усадила в кресло его и, протянув к нему руки и заглянув в глаза, сказала:
– Я поклялась вам у алтаря в любви и верности. Вы мой супруг, я люблю вас. Ничто не способно охладить мои нежные чувства и ослабить доверие к вам. Если когда-то в приступе позорной заносчивости, за которую я себя ненавижу, я оскорбила вас, то простите меня. Это была ошибка незрелого духа, отягощенного мирскими предрассудками. С тех пор я многое передумала и теперь понимаю, что мои сомнения в чем-то были преступными. Я не вправе сомневаться в вас. Ведь я сразу вас полюбила, как только увидела в первый раз, и ваш образ навсегда отпечатался в моем сердце. Это не была любовь к принцу, к какому-то титулу или имени. Если бы вас звали Ланкастер, я бы любила Ланкастера. Если бы вы были ремесленником, крепостным, не знаю, какой еще вульгарный пример привести, и тогда моя любовь искала бы вас в толпе. Теперь я ваша жена, и меня сближает с вами не только слепая любовь, но и долг, а этот долг для меня – самый сладостный и священный. Поэтому, что бы с нами ни случилось, что бы о нас ни говорили, как бы ни упрекали каждого из нас, мы все равно будем вместе, и ничто нас не разлучит. Вы понимаете меня, супруг мой, мое сокровище?
– Да, я вас понимаю, – ответил бледный и трепещущий Ричард. – Вы хотите сказать, что вы так великодушны и добры, что готовы любить такое ничтожество, как я, такого лжеца, каким
