выполненного долга отхожу от хрипящего в грязи урода на пару шагов и держу руки так, чтобы их было видно.
Дама в беде, которая вроде бы уже не в беде, подскакивает к вылезшему из УАЗика толстому патрульном и начинает что-то с жаром ему втирать… агрессивно тыкая рукой в меня. Ее слова, перемежаемые подвываниями, удается различить не сразу. Что же… такого я, признаться, не ожидал. Хотя не сказать, что очень уж удивлен. Увы, обычное дело в наших пердях.
— Мы с Мишенькой гуляли перед сном, никого не трогали, — тараторит дама. — А этот… этот хам ка-ак выскочит из арки! Как нападет на Мишу! И кулаком бил, и с ноги… у-у-у! Если Миша ему и врезал, то это он меня защищал от хулигана!
— А у вас-то почему пальто грязное, гражданка? — равнодушно спрашивает патрульный. — И отчего за бок хватаетесь?
— А это… это… пальто случайно измазала… и печень что-то вдруг прихватило. Это от волнения, вот! Мишенька, родимый, ну давай, вставай… вот так.
Патрульный переводит взгляд на меня. Глаза у него словно выцветшие — наверно, от того, что каждый день наблюдают такие истории. Говорю ему:
— Вы ведь не хуже меня понимаете, что гражданка врет. Рассказать, как дело было?
Он, разумеется, отлично все понимает. Как и я понимаю, что у него будут показания двоих против показаний одного…
— Сейчас в отделении все расскажете, — и оборачивается к напарнику: — Поищи свидетелей…
Напарник демонстративно оглядывает совершенно пустой двор. Вроде еще недавно пара-тройка человек копошились на парковке. И на детской площадке кто-то был, вон качели еще раскачиваются… никому не охота в свидетели, ясно-понятно.
Толстяк смотрит на меня глазами умной собаки — все понимает, а сказать ничего не может, кроме разве что:
— Гражданин, проедемте в отделение.
* * *
— Егоров, на выход.
Голос такой безразличный, что не сразу опознаю Леху — а это именно он стоит в тени. В коридоре полицейского отделения перегорела половина лампочек.
Покидаю обезьянник безо всякого сожаления — полутора часов в обществе бомжей и алкашей более чем достаточно. Подаюсь к Лехе, чтобы хлопнуть его по плечу — но что-то в его лице меня останавливает. Это не просто усталость — это холодное, злобное раздражение.
— Свободен, — цедит Леха сквозь зубы. — Вали отсюда.
— Эй, ты чего… Как не узнал меня, чесслово. Совсем заработался? Нормально чувствуешь себя вообще?
— Спасибо, что поинтересовался, — Леха источает ядовитый сарказм. — Я уже не ждал, что такое важное ответственное лицо снизойдет до жалких делишек провинциального мента. И если еще какая справка оперативно понадобится, звони в любое время, мы работаем для вас — других-то дел нет, от скуки на стенку лезем… Кстати, поздравляю со вступлением в законный брак. А теперь проваливай. Выход сам найдешь?
Леха разворачивается, чтобы уйти. Хватаю его за плечо:
— Так, сбавь-ка обороты. ПМС разыгрался? Бывает. Или в чем твоя проблема?
Неужели Леха так обиделся из-за переноса свадьбы, где должен был стать шафером?.. Ах черт, я же ему не звонил после возвращения. То есть один раз, и то по делу. Перед всеми родственниками за свадьбу извинился, а перед Лехой… забыл. Казалось, ну свой пацан же, ну какие могут быть обиды, все и так понять должен.
А вот не должен он мне ничего.
Говорю на полтона ниже:
— Ладно, Лех, не кипишуй. Со свадьбой так вышло, ничего нельзя было поделать. Объясню потом, что смогу. Сам ты как? Чего дерганый такой? Что происходит?
— Что происходит, Саня? — повторяет Леха со злобным каким-то оживлением. — Да ты себе даже не представляешь, что у нас происходит! Прикинь, на одного пассажира уже три заявления граждане накатали. То тяжкие телесные, то средняя тяжесть. Но это же не просто хрен с горы какой-то, это кадр, особо важный для страны и ее специальных служб! Потому все аккуратненько заметается под ковер, как собачье говно! Смекаешь, о ком я говорю, а, Саня⁈
— Как… «три заявления»? Ну откуда три-то? Сегодня одно, а другие два когда?
— Ну еще бы! Где тебе помнить такие мелочи? Одно в марте и одно неделю назад.
Лихорадочно соображаю. Так, в марте был лыжник, чтоб его перекосило, а неделю назад-то я кого отходил? А, вроде съездил в пабе по морде одному кренделю, было дело. Я поужинать зашел, а эта пьяная харя стала докапываться к уборщице на предмет национальности — она чуть не плакала, бедняжка. Ну я его и взгрел символически — не люблю, когда обижают тех, кого жизнь и так уже обидела. И что же, он побежал заяву катать? Эх, измельчал нынче мужик.
— Слушай, Лех, ну, раньше было раньше. Но сейчас-то ты понимаешь, что это подстава? Что мне надо было — мимо пройти, пока это чмо бабу свою лупцует? Я ж его только воспитал слегка.
— Воспитал? — не нравятся мне Лехины интонации. — Ты ему три ребра сломал, Саня. Еще чуть-чуть — и лёгкое пробил бы. Тебе там что, озверин колют, на твоих секретных базах? Ты с головой вообще дружишь еще?
Три ребра? Мда, это я не рассчитал… Ну да, драться-то в молодости насобачился, еще до всех этих сверхэффективных тренировок. Может, оно и к лучшему — эту мразь нравоучительными беседами все равно не вылечить, так и будет мутузить свою дуреху, пока совсем не убьет. Сколько уже было таких историй… Так хоть подумает в больничке над своим поведением. Хуже другое: я действительно потерял над собой контроль.
— Слушай, Лех, может, у меня и правда проблемы, — говорю примирительно. — А по тебе видно, что у тебя совершенно точно проблемы. Давай, может, это… ну, не будем усугублять, а? Из какого только дерьма мы вместе не выбирались. И сейчас выберемся, если не станем тут вставать в позу королевы драмы оба. Что стряслось?
— Да не то слово — стряслось, — Леха быстро оглядывается и понижает голос: — Я тут, по
