как лучше меня позаботиться о нашей семье. Он не видел всей картины, как я. А Адэйр все равно что подписала собственный приговор, когда сбежала. Я просто хотела поговорить. Еле подтолкнула ее велосипед, чтобы привлечь внимание, но мы ехали так быстро…
Кровь вскипает. Я знаю, что грядет.
Лорелей фыркает:
— Надо было видеть, как велик закрутился вокруг ее сломанных ног.
Гнев молнией проносится по телу.
— Нехорошо было оставлять ее мучиться. Так что я избавила ее от мучений и как следует переехала ее еще разок…
Я даже не понимаю, как это происходит.
В один миг я на этой стороне стола. В следующий моя рука сжата вокруг горла Лорелей.
— Закрой свой поганый рот! — выплевываю я слова ей в лицо.
Она царапает мою руку, пытаясь ослабить хватку.
Кровавый след смерти Адэйр проступает на лице Лорелей. Он сидит глубоко в ней, будто черный папоротник, медленно разрастаясь.
Теперь я ощущаю ее вкус, сладкий оттенок гнева. Будто синее пламя, я питаюсь им. Только это не злость горит во мне. Не гнев.
Это смерть.
Смерть, которая годами гнила в моих костях от заговора смерти.
Она живет там, в костном мозге и крови. Терпеливо ждет. Я черпаю ее, силу моего заговора смерти, и позволяю ей найти зло, что живет в Лорелей Ратледж. Я никогда не задумывалась о том, что раз могу заговорить чью-то смерть, я могу уговорить ее и заглянуть к кому-то на огонек.
Так что я слушаю.
Я прислушиваюсь, пытаясь поймать тот звук, который слышала, когда умер ее близнец Эллис. Нежную печальную скрипку песни его души. Вот только скрипка Лорелей резкая и визгливая. Нескончаемый скрежет дьявольского смычка, играющего мелодию демонам, что живут в ней. Я чувствую секунду, когда ловлю ее, потому что стекло люстры начинает дребезжать. Предметы в комнате вибрируют, когда я подстраиваюсь на песню ее души.
Я прожигаю Лорелей взглядом из-под полуприкрытых век. Она ловит ртом воздух, когда я смертоносным пальцем цепляюсь за ее черную душу. Открытую и беззащитную, готовую наполниться смертью.
Затем что-то мягкое касается моего плеча. Не надо.
Ласковая призрачная рука вытягивает из меня всю злобу. Говорит мне, что все будет в порядке. Что я могу отпустить. Больше делать ничего не надо. Никто больше не должен страдать. Дело сделано.
Я отпускаю Лорелей.
Она кашляет и плюется, пытаясь перевести дыхание. Я оставляю ее там на полу. Мне нужно убраться подальше от нее, этого дома и всех этих гнусных людей. Неважно, что написано в тех бумагах: эти люди мне не семья. Никогда не были. Никогда ей не станут. Я уже сбежала по лестнице и пересекаю кухню, когда слышу, как Лорелей орет за спиной. Что-то о том, как адвокаты и судьи не поверят мусору вроде меня.
В затылок прилетает сильный удар, и я спотыкаюсь. Ваза в синий цветочек падает на пол.
Какого черта?
Я оглядываюсь, как раз чтобы увидеть, как она бросается за мясницким ножом. Я выскакиваю из задней двери и врезаюсь в Дэвиса.
— Ты здесь? Откуда?
Синяя мигалка на «Бронко» Оскара вспыхивает, когда он вылезает из водительской двери.
— Умоляю, скажи, что не убила ее, — бормочет Дэвис.
Лорелей выбегает из двери позади меня с воплями и зажатым в кулаке ножом, но останавливается при виде Оскара.
— Арестуй ее! — Лорелей указывает на меня. — Она напала на меня и нарушила запретительный ордер.
Оба ее заявления правда. Я прижимаю ладонь к растущей на затылке шишке, радуясь, что она хотя бы не кровоточит.
Оскар приближается. Я вздыхаю, протягивая ему запястья. С меня хватит. Я хочу, чтобы все закончилось.
Но он толкает Лорелей к стене, вдавливая ее лицо в кирпичную стену и с силой выворачивая ей руки за спину.
— Ты не получишь и цента! — верещит она, когда Оскар застегивает наручники.
— Лорелей Ратледж, — горделиво тянет Оскар, — у вас есть право хранить молчание… — Он кидает мне самодовольную ухмылку.
Глава 23
Чувствую костями
Бабулина родня корнями уходит в Аппалачи. Заботиться о мертвых у них в крови.
Бечевкой, которую дает нам Могильный Прах, мы с тетей Вайолет привязываем ее тело к фамильной доске, чтобы она не села, когда начнут хрустеть кости. Ее тело все еще холодное после нескольких дней в больничном морге.
Я облизываю кончики пальцев, чтобы вставить нитку в иголку, затем опускаю тонкую нить в голубиную кровь. Аккуратно зашиваю ее хрупкие тонкие веки. Дважды прохожусь зигзагом, чтобы она не увидела дорогу сквозь тот или этот мир снова.
В рот я закладываю ей три вещи. Семена репейника, чтобы острые колючки до скончания веков приносили ей муки. Смятый клочок бумаги, вырезанный из ее Библии, — стих восьмой из шестой главы Послания к галатам подходит, как ничто другое:
«Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную».
Последнее — сердце освобожденной курицы, чтобы дьявол поприветствовал ее дома.
Четыре английские булавки, почерневшие от моего масла пожирателя грехов, застегивают бабулин рот. Когда настает время достать ее внутренности, мы наполняем ее пеплом, чтобы ее тело точно знало, где ее душе покоиться с миром — в огне преисподней. Тетя Вайолет стоит в сторонке, куря одну сигарету за другой, отказываясь смотреть на то, как ее мать отходит в мир иной.
Дэвис помогает нам переложить ее вместе с доской в сосновый ящик, который сколотил Могильный Прах много лет назад в ожидании этого дня.
— Ты готова? — Прах стоит в дверях с лопатой в руках, вытирая пот со лба.
Мы втроем стаскиваем небольшой сосновый ящик по ступеням крыльца — бабуля весит немного. Сам гроб сделан из тонкой дешевой сосны. Специально, чтобы не продержаться больше года. Мы этого хотим: так земля сожрет ее как можно скорее.
Мы стоим над ямой в земле.
Достаточно глубоко, чтобы закопать, недостаточно, чтобы навсегда.
Это кусок бесполезной земли, на котором не вырастить ничего даже при большом желании. Безымянная могила, которую со временем скроет растительность и лес, и о существовании Агнес Уайлдер просто забудут.
Могильная грязь сыпется на крышку, пока я кратенько молюсь Господу, чтобы он относился к ней так же, как она при жизни относилась к людям. Затем я прошу его дать ей обещанное в Библии, чтобы она пожала то, что посеяла. Я уверена, что мои молитвы будут услышаны. Я чувствую это костями.
С подъездной дорожки слышен хруст гравия. Мы с Могильным Прахом оборачиваемся на подъезжающий «Бронко» Оскара.
— Дай мне минутку, —
