первый по-настоящему теплый день в году. Долгосрочные прогнозы погоды обещали такое же жаркое и душное лето, как и прошлое, и мысль об этом не слишком радовала персонал института.
Я посмотрел на Ивонн и на Мартина, и увидел взрослых людей. Ивонн, полноценная прекрасная женщина, радующаяся жизни и любви, почти неистово голодная по мужу. Мартин, сильный и стройный мужчина, темпераментный, с большой бородой. Было трудно вспомнить, что еще год назад они были детьми.
Годы между двадцатью пятью и тридцатью прошли обычно и без происшествий. Наш первый отчет, от пятого августа, заканчивался словами: «Во всех аспектах своей жизни эти два объекта являются нормальными тридцатилетними людьми. Эффект Хронона виден только в ускорении их темпа развития, причем поддельные воспоминания, имплантированные в них, похоже полностью компенсируют ускорение их жизней. Нет никаких свидетельств, что объекты потеряли психологическую стабильность и устойчивость тридцатилетних людей. Кроме того, нет никаких свидетельств, что объекты подозревают об их настоящем положении. Эксперимент продолжается».
Отрадные новости для наших спонсоров, и лабораторию охватило возбуждение. Мы начали чувствовать, что совершили прорыв в науке.
Однако было трудно сказать, в чем именно мы оказались первыми. Не мы открыли Хронон, химический препарат, вызывающий старение. Семь лет назад один шведский биохимик обнаружил, что протеин, с постоянной скоростью накапливающийся в клетках тела, задает организму темп старения. А спустя четыре года шотландский бихевиорист, работавший в Эдинбургском университете, открыл ускорение развития и старение под влиянием искусственно высокой концентрации синтетического Хронона.
Тот факт, что синтетической Хронон работает так же хорошо на людях, как и на крысах, мог бы сделать нам имя, но не репутацию.
МакКриди хорошо это знал. Мы оба хорошо это знали, когда встретились два года назад, чтобы обсудить феномен старения и новые открытия зависимости его темпа от химических препаратов.
МакКриди сказал, что вместе со старым возрастом приходит понижение сопротивления не только болезни, но и окружающей среде и самой жизни. Мы думаем о возрасте, как о барьере, который никому из нас не взять. Но так ли это? Если мы удалим агентов смерти, которые действуют тем лучше, чем организм старше, не будет ли сам возраст барьером? Не может ли быть так, что некоторая форма, некоторое существование, о котором мы не знаем, лежит за нашими восемьдесят плюс десять?
В крысах не было ничего. Они жили вдвое больше обычного, и становились вдвое старше. Но у крыс нет души, объявил МакКриди, и это нас не должно разочаровывать.
Именно тогда, в первый раз, МакКриди сослался на метафизическую концепцию, и меня это удивило. Он не выставлял напоказ свои религиозные убеждения и не руководствовался в исследованиях какими-то религиозными догмами. Я считаю, что он уровнял самосознание с концепцией души, и обратился к метафизическому, ненаучному аргументу только потому, что верил, будто самосознание влияет на физическую форму. Он верил в превосходство духа над материей! Но детальное рассмотрение всего этого выходило за рамки его исследований. В то время такое ограничение не казалось мне важным, но, как только эксперимент начался, я вспомнил его слова и его пустые размышления.
В конце ноября в наших объектах начали развиваться симптомы серьезного психологического стресса. Им было по тридцать восемь лет, и система контроля подтверждала, что их физическое и психологическое состояние полностью нормально. Да, был небольшой рост числа случаев эмбрионально-клеточных образований, но — с нашей помощью — они поддерживали полностью адекватный контроль за своими телами. Мартину можно было только позавидовать — в своем среднем возрасте он имел сильные и твердые мышцы, как и в двадцать пять. Хотя у Ивонн и появились признаки возраста — линии вокруг глаз и на ногах, — она все равно оставалась прекрасной женщиной. Но сейчас я чувствовал только печаль, когда глядел на нее, постоянно вспоминая ее детство, невинность и пристальный взгляд, от которого было невозможно убежать.
Теперь от невинности не осталось и следа, а прекрасные глаза стали уже и более проницательны. Занимаясь любовью с Мартином, она была физически требовательна, но, похоже, больше не нуждалась в сопутствующей сексу любви.
Мартин без сомнения любил жену, но все больше и больше проводил в одиночестве, и в этом я видел отражение его первого знакомства с огромной окружающей средой. Он чувствовал себя несчастливым, казался беспокойным и угрюмым, и постоянно возвращался к реалистически выглядевшему дубу, который он так пристально разглядывал в самом начале — очень давно, с его точки зрения.
Здесь он сидел часами, днем и, зачастую, ночью, задумчиво глядя на дерево; он, возможно, пытался понять какую-то особенность, какой-то элемент своей вселенной, который дал бы ему ключ к пониманию того, почему ему все кажется неправильным.
Да, возможно, это было только предположение тех из нас, кто контролировал и наблюдал, только сублимация наших частей того факта, что этот эксперимент, застрявший на «нормальных» годах, стал невыносимо скучным. Мы искали неприятностей, или так казалось некоторым из нас.
Внимание персонала неизбежно ослабло, и я нашел прекрасную возможность слегка модифицировать План Жизни в части старения Ивонн. Это был импульсивный поступок, но мысль о нем давно зрела в моем сознании. Наша команда была невелика — три биолога и три техника, работавшие посменно, две няни и четыре члена команды План Жизни. И, неизбежно, мы все научились справляться со всеми аспектами эксперимента, так что я довольно хорошо овладел хирургическим процессом, в ходе которого удалялась или вводилась информация/идеи/события в оба объекта.
И я придал мой собственный характер, мое физический облик одному из тех призрачных любовников, которых имела Ивонн. Впоследствии я решил, что то, что она видела и делала, имело нечто общее с эротикой, но бессмысленность поступка стала мне ясна уже через несколько дней.
Тем не менее, она сохранила меня, как любовника, и я не сумел удалить эту программу. Когда я слышал, как она бормочет мое имя и произносит слова растущей страсти, одновременно двигаясь, как во время секса, я чувствовал, что мое лицо пылает и воображение протягивается к самым пределам возможного.
Но когда она была с кем-то другим, я становился подавленным и раздражительным. Никто в лаборатории так и не понял, что я сделал, но они могли бы узнать правду, если бы послушали пленки, записанные в темноте ее спальни.
Время шло, и в лаборатории воцарилось уныние. Возможно наши
