многочисленные гости, Вяч. Иванов, потирая зябкие руки и затягиваясь папиросой, говорит Белому: «Ну ты, Гоголек, – начинай-ка московскую хронику». Вяч. Иванов находил в Белом сходство с Гоголем – и весело смеялся, когда тот, стоя на ковре, рассказывал о своем детстве, отце, профессорах, изображая в лицах московских чудаков и разыгрывая пародийные сцены. Из этих импровизаций выросли впоследствии мемуары Белого: «На рубеже двух столетий», «Начало века», «Котик Летаев». Часов в пять утра Иванов уводит гостя в кабинет: там между ним, Белым и Минцловой происходят долгие беседы о Боге, символизме, судьбах России. В семь часов утра появляется яичница и самовар. В восемь – утомленный хозяин и гости расходятся по своим комнатам спать. Так – день за днем: «безумная», но «уютная» жизнь – вне времени и пространства[42].
Но чем ближе присматривается Белый к своей «вдохновительнице» – Минцловой, тем более она его тревожит. Он начинает понимать, что она – существо запутанное и больное; страдает галлюцинациями; боится преследования темных сил, живет в создаваемых ею фантазиях. Ее напыщенно-пророческий тон раздражает Вяч. Иванова – и между тремя «посвященными» происходят тяжелые сцены. В Петербурге Белый читает лекцию о ритме в Обществе ревнителей художественного слова при «Аполлоне» и доклад о «драмах Ибсена» в Соляном городке.
В начале весны он везет Вяч. Иванова в Москву – праздновать его вступление в группу издательства «Мусагет». Петербургский поэт знакомится с Сизовым, Н.К. Киселевым, В.О. Нилендером; его чествуют в «Праге» и в «Мусагете». Белый организует кружок для изучения ритма – в него входят В. Шенрок, Сергей Бобров, В. Станкевич, А. Сидоров и молодой поэт Б. Пастернак. Кружок собирает материалы по описанию русского пятистопного ямба.
Часть лета он проводит в имении В.И. Танеева Демьяново, где усиленно занимается ритмом и пишет статью «Кризис сознания и Генрик Ибсен», а в конце июня едет в деревню Боголюбы Волынской губернии на свидание с Асей Тургеневой. В белом доме, окруженном дубовой рощей, живет семейство лесничего В.К. Кампиони: его жена, по первому браку Тургенева, его дети и три падчерицы: Таня, Наташа и Ася Тургеневы. Здесь, забравшись с Асей на дерево и раскачиваясь на зеленых ветках, Белый говорит о своей жизни, проектах, о желании разорвать с прошлым и начать строить новое. «Эти июльские жаркие полдни, – пишет он, – в ветвях, среди обнимавшего нас ветра, остались мне в жизни одним из значительнейших моментов». Наконец, решение было принято: Белый предложил Асе быть его женой; она согласилась, но, «насупив брови», заявила, что дала клятву не венчаться церковным браком. «В ночь решения, – вспоминает Белый, – молниеносно в голове пронесся ряд инициатив, которые все осуществились-таки: к сентябрю Ася с матерью едет в Москву: помещение подготовляю им я: я обращаюсь к „Мусагету“, отдавая ему право печатать все мои давно разошедшиеся книги, четыре „Симфонии“, три сборника стихов, том „Путевых заметок“, который напишу за границей: отдаю все в будущем написанное: но умоляю выдать тотчас три тысячи рублей на революцию жизни».
В Боголюбах Белый читает стихи Блока «На поле Куликовом» и пишет ему восторженное письмо. Блок отвечает ему дружественно. Так заканчивается их ссора. Белый радуется, что после всех трудностей и испытаний они, наконец, нашли друг друга в духе. Душевное братство было когда-то расторгнуто: теперь вырастало духовное братство, и уже навсегда.
Вернувшись в Москву, поэт ведет последнюю, прощальную беседу с Минцловой. Толстая, грузная, в черном балахоне, напоминающем не платье, а мешок, она сидит в глубоком кресле, откинув на спинку свою одутловатую голову и глядя пред собою выпуклыми, стекловидными глазами. Из ее бессвязных полубезумных речей Белый понимает, что она не исполнила своей «миссии»: создать в России братство Духа; поэтому неведомые учители наказывают ее за нарушение клятвы, и она должна исчезнуть навсегда. Самое удивительное в этой таинственной истории – ее финал. В 1910 году Минцлова действительно исчезла: никто никогда больше ее не видел. Некоторое время о ней ходили смутные слухи; потом ее забыли.
Сентябрь, октябрь и ноябрь проходят для Белого в лихорадочной суете: он подготовляет свой отъезд за границу. Наконец, после сложных перипетий, в конце ноября, он уезжает с Асей в Сицилию. На вокзале их провожают Гершензон и Бердяев: последний подносит Асе охапку красных роз.
О спутнице Белого, Асе Тургеневой, вспоминает Марина Цветаева[43]. «Асю, – пишет она, – я впервые увидела в „Мусагете“. Пряменькая, с от природы занесенной головкой в обрамлении гравюрных ламартиновских anglaises, с вечнодымящей из точеных пальцев папироской… Красивее ее рук не видела. Кудри, и шейка, и руки, – вся она была с английской гравюры и сама была гравер и уже сделала обложку для книги стихов Эллиса Stigmata с каким-то храмом… Прелесть ее была в смеси мужских юношеских повадок, я бы даже сказала, мужской деловитости, с крайней лиричностью, девичеством, девчёнчеством черт и очертаний». М. Цветаева приходит к Асе переговорить об обложке для второй книги своих стихов. Они долго беседуют. «Ни слова о Белом… Слово „жених“ тогда, в символическую эпоху, ощущалось неприличным, а «муж» (и слово и вещь) просто невозможным».
Белый с Асей уезжают. «На вокзале, – пишет М. Цветаева, – Ася вся сжалась, скрутилась в жгут, как собственный платочек, – и ни слезы. А он – был просто счастлив. От него шло сияние».
В 1910 году, кроме «силуэта» Вячеслава Иванова, Белый пишет всего одну статью «Кризис сознания и Генрик Ибсен»; в ней подводятся итоги всей его теоретической работы над символизмом за семь лет[44]. Еще раз, с новой силой, автор указывает на кризис, переживаемый современным человечеством. «Никогда еще, – пишет он, – основные противоречия человеческого сознания не сталкивались в душе с такой остротой; никогда еще дуализм между сознанием и чувством, созерцанием и волей, личностью и обществом, наукой и религией, нравственностью и красотой – не были так отчетливо выражены». Драмы Ибсена говорят о кризисе сознания. Они написаны не для изображения трагедии на сцене: они – сигнал, брошенный тем, кто в самой жизни переживает трагедию. Наши реальные жизненные цели Ибсен превращает в нелепость. Он показывает, что так жить больше нельзя. Остается один только путь – путь перерождения. Автор продолжает: «Подложить динамит под самую историю во имя абсолютных ценностей, еще не раскрытых сознанием, – вот страшный вывод из лирики Ницше и драмы Ибсена. Взорваться со своим веком для стремления к подлинной действительности – единственнное средство не погибнуть». Эту новую действительность провозглашает Ибсен, как грядущее царство Духа: он учит нас бороться и побеждать рок, зовет к творчеству жизни.
Статья заканчивается призывом к религиозному преображению мира. «Три этапа, – пишет Белый, – надлежит пройти современному
