он есть. Мы знаем, кто мы. Единственный человек, который примет каждую испорченную часть тебя, это Я. Потому что я понимаю тебя, Ремеди. И я позабочусь о том, чтобы ты всегда делала именно то, что хочешь.
Я провожу ножом по ее щеке, позволяя поверхностному порезу повредить ее кожу, кровь каплями стекает по красному шву. Надеюсь, останется шрам, такой же, как она оставила на моей спине. Я хочу, чтобы она видела этот шрам в зеркале каждый день до конца своей жизни и знала, что я здесь, высечен на ее коже. Я никогда не отпущу ее. Даже если я умру, я всегда буду рядом.
Она с усилием надавливает на губы, ее язык скользит по чувствительной коже головки моего члена. Ее глаза смотрят вверх, удерживая меня. И в этот момент я понимаю, что никогда не убью ее. Я хочу оставить ее в живых.
К черту все — я хочу посмотреть, насколько она хорошо стреляет из пистолета в свои восемьдесят. Я хочу увидеть, как ее кожа обвиснет от этих кружевных татуировок. Я хочу убить какую-нибудь энергичную двадцатилетнюю девушку и трахнуться с ней через её труп, как мы сделали с ее отчимом, даже если нам будет слишком тяжело трахаться, как животным. И я сделаю все, чтобы она дожила до этого возраста, даже если это убьет меня.
Я толкаю ее за плечи, отодвигая ее от моего члена, и она откидывается на ладони. От кружевных татуировок вперемешку с волосами на ее киске, у меня текут слюни. Черт возьми, на ней нет трусиков, а её киска уже капает на тротуар. И это меня бесит еще больше. Она знает, что делает со мной, и каждый чертов день использует эту силу против меня.
И, как мужчина на поводке, я падаю на колени и ползу к ней. Я чертов раб своей королевы.
— Раздвинь ноги. — приказываю я.
Она раздвигает бедра шире, и я тянусь рукой между ее ног. Ее возбуждение растекается под ней, как ненасытная шлюха, серебристо-голубая жидкость в лунном свете.
Капля крови стекает по ее щеке, затем по шее, я вытираю ее пальцем и слизываю. Вкус металлический и соленый, ее пот и кровь.
Я использую ее возбуждение, чтобы смазать рукоятку ножа, затем тычу ее в киску, не заботясь о том, больно ей или чувствует она себя хорошо, но она извивает бедра, как будто у нее течка, настолько втягиваясь в это, что ее хватка за киску берет верх, делая трудным контроль лезвия.
Я поправляю руку, чтобы лучше держать нож, но лезвие врезается в мою ладонь. Это я трахаю ее ножом, и каким-то образом именно мне больно. Она тянет меня за собой.
— Ты любишь меня, Кэш. — выдыхает она каждое слово. — Ты любишь меня так сильно, что это тебя пугает.
Моя кожа пронзается иглами, но я продолжаю трахать ее лезвием, все глубже и глубже, пока не задеваю ее шейку матки, и лезвие не ранит мою ладонь. Но я не останавливаюсь.
— Если это любовь. — рычу я. — То она убьет нас.
И я больше не могу этого терпеть.
Я вытаскивает ручку ножа из ее киски и отбрасываю ее в сторону, притягивая ее к себе на колени и сжимая ее так, как будто она больше никогда не будет моей.
Асфальт смазан нашей спермой, и кровь омывает нас обоих, и мои руки скользят по ее телу, зная, что это оно. Для нас никогда не наступит другое время. Если это любовь, то это конец, потому что никто из нас не переживет эту ночь.
Так что я больше не хочу сдерживаться. Я держу ее тело, обхватив ее руками и ногами, и прижимаюсь своим ртом к ее губам, мой язык так глубоко в ее рту, что она сдается, отдавая мне все. Позволяя делать мне всё, что я захочу. И это чертовски хорошо. Ее рот на моем. Ее зубы, ее бархатный язык. Я хочу запомнить это.
Во рту у нее сладкий вкус, как у медового вина, которое она выпила за ужином, и мягкая слюна смывает его. Ее ноздри щекочут мою кожу. Ее сердце стучит в такт с моим.
У меня перехватывает дыхание от этого поцелуя, и я держу ее, желая причинить ей боль, трахнуть ее и полюбить ее, сделать все, что в моих силах, чтобы показать ей, что она права. Я не знаю, как и где я ошибся, но она моя, и я ее.
Потом она замирает. Ее язык спокойно скользит у меня во рту, как мертвая рыба, плавающая в воде. Энергия кипит в моих венах.
Она сейчас закрывается?
Я прерываю поцелуй, затем рассматриваю ее. Ее лицо пустое. Пустое. Как будто ее здесь больше нет. И я знаю, что это такое: отчим, должно быть, поцеловал ее вот так. И это делает ее оболочкой.
Я никогда не контролировал ситуацию с Ремеди.
Я сталкиваю ее с колен и встаю. Я вытираю рот тыльной стороной ладони, кровь с ладони размазывается о кожу. Она сидит там, ее глаза пусты.
— Вставай. — требую я.
Ее веки опущены, но она не двигается. Что она делает?
— Перестань валять дурака. Вставай.
Я смотрю на нее, но она все еще в ужасе. Я сделал это с ней? В груди и желудке сжимается боль. Я поднимаю ее на ноги. Ее платье все еще стянуто вокруг бедер, но глаза стеклянные и пустые. Она ушла.
Я не знаю, из-за поцелуя или из-за того, что я выбросил нож. Но я наконец сломал ее. И я ненавижу это. Каждую секунду этого.
И я ненавижу то, что чувствую себя так. Потому что меня это не должно волновать. Я должен просто оставить ее здесь.
Но я не могу. И это меня бесит. Потому что этого недостаточно. Я должен отпустить ее.
— Уходи. — говорю я. — Уходи отсюда. Никогда больше не вспоминай обо мне.
Наконец ее зрачки смещаются, фокусируясь на мне. Слеза падает из ее глаз, и эта слеза, эта единственная капля — не от траха в рот или страсти, а от страха перед мягкостью, страха перед тем, что значит для психопата действительно любить тебя, страха передо собой — эта слеза ломает меня.
— Почему я? — она спрашивает.
Я закрываю глаза, затем отворачиваюсь. Каждый человек хочет верить, что он избранный, но я больше не могу с ней так поступать.
— Ты никогда не была для меня чем-то большим, чем человеком, которого я мог бы подставить. —
