Самым обделенным себя почувствовал сын Ивана Тимофеевича. Десяток раз он попадался за операции с наркотиками и кражи, но каждый раз папаня благополучно его отмазывал. Что будет теперь? Максим Иванович не сомневался, что опера, давно имеющие на него большой зуб, теперь устроят настоящую травлю и не успокоятся, пока не определят в соседнюю с папочкой камеру.
– Костю Сидорова должны отпустить со дня на день. В областной прокуратуре предложили своеобразную сделку: они изменяют ему меру пресечения на подписку о невыезде и не выдвигают обвинений по поводу ложного заявления, а он не станет с ними судиться по поводу своего ареста.
– А что ему мешает сперва согласиться, а потом нарушить слово? Они-то с ним поступили не очень благородно, так почему он должен соблюдать правила?
– Я пообещала, что этого не случится. Акулов и Маша сидели за столиком маленького летнего кафе. Формальным поводом для встречи опять была судьба невинно посаженного пожарника, но прежде, чем заговорили о ней,удалось расставить акценты в других, личных вопросах.
Как выяснилось. Машу смущала репутация Андрея. Ее брат Денис говорил только хорошее, но это не могло являться исчерпывающей характеристикой, и Маша обратилась к подруге, до сих пор работавшей в следственном отделе Северного РУВД. Та охарактеризовала Акулова как редкостного 6a6ника, не пропускающего мимо себя ни одной юбки. Фамилию подруги Маша скрывала, так что Андрей терялся в догадках: то ли он некогда сделал что-то не то, то ли наоборот, не предпринял шагов,. которые от него ожидали. Маша не говорила прямо, но стало ясно, что его симпатию к себе она заметила давно, но опасалась, что Акулов, долгое время лишенный женского общества, готов легко «запасть» на первую встречную и так же быстро к ней охладеет.
– Посмотри вокруг, подумай, – сказала она. – Давай не будем спешить, хорошо? Сейчас освободим Сидорова, и «нейтральных» предлогов для встреч у нас не останется. Разве что день рождения моего брата, но он состоится еще очень не скоро. Подумай и позвони. Или не звони…
27. Важный свидетель
– Раньше я был заметно умнее, – вздохнул Волгин, разглядывая документы, только что полученные в канцелярии управления. – Например, тексты песен Бориса Гребенщикова мне казались понятными. Да и на работе я соображал намного быстрее.
– Не переживай, все мы стареем. Районный суд прислал по запросу Сергея копию приговора на Городецкого – третьего человека, убитого на пустыре, самого молодого из всех потерпевших.
– Я же ездил к ним в архив! Они при мне все перелопатили и найти не смогли, предложили заехать через пару дней. Но я был слишком уверен, что ничего интересного там не окажется… На, посмотри! – Волгин передал приговор Акулову. – Если б не моя лень, мы знали бы это еще месяц назад!
Акулов быстро пробежал глазами четыре страницы плотного машинописного текста. Описание разбоя, совершенного пять лет назад Городецким, интереса не представляло, но два момента обращали на себя внимание. У Городецкого был подельник, некий Дима Колбин, и до ареста оба молодых человека проживали в квартире последнего, в доме по улице Чкаловской.
– Колбин должен был освободиться еще раньше, – сказал Акулов. – Земляки, оба из Ташкента приехали. Девяносто процентов из ста, что и Городецкий, «откинувшись», вернулся в этот адрес. Не переживай: если б участковые работали как надо, они бы его давно установили. Что, поехали?
Дверь квартиры не запиралась. Ригельный замок, которым она была оборудована, выглядел вполне рабочим, но ключ его не касался очень давно.
Единственным украшением коридора, лишенной го всякой мебели, являлась пара стоптанных кроссовок возле стены. В кухне не осталось ни раковины, ни газовой плиты, только несколько пустых бутылок в углу и тарелка с прокисшим вермишелевым супом на заляпанном краской колченогом табурете.
В комнате на грязном матрасе ничком лежал человек. Тощий, маленький, с выпирающими лопатками и позвонками, обильно расписанный зонов-скими татуировками.
– Вроде, дышит…
Второй матрас был свободен, только в изголовье навалена груда одежды. На первый взгляд – явно большего размера, чем требовалось татуированному. Акулов разворошил ее ногой, присел на корточки, ощупал карманы джинсовой рубашки и вытащил прямоугольную, в несколько раз сложенную бумажку голубого цвета, с фотографией в нижнем углу.
– Справка об освобождении… Городецкий Евгений Михайлович, 01.01.72 года рождения, осужден по 146-й статье, отбывал наказание с марта девяносто пятого по март нынешнего… Все в цвет! Пора будить аборигена. Дима! Колбин! А, ну-ка, подъем!
– …Мы с Женькой под Ташкентом в одном детдоме воспитывались. Кроме нас двоих, там русских еще пятеро было, так что привыкли друг за друга держаться, сами понимаете… Как раз должны были выпускаться, комнаты рассчитывали получить, когда вся эта фигня началась. То война, то погромы, то борьба за независимость. Хотели сюда перебраться, у меня тут бабка раньше жила, но решили сперва денег немного заработать, чтоб не с пустыми карманами ехать, и влетели. За наркоту. По три года нам припаяли, потому что некому было за нас заплатить. Как в тюрьме узбекской сидели – лучше не говорить. Но дотянули как-то до конца срока, только откинулись – и сразу сюда. Приехали, бабка меня прописала, жить нас обоих пустила, а через три месяца умерла. Мне ее похоронить даже не на что было, всех денег – триста рублей от ее пенсии осталось. Тогда мы с Женькой первый раз ларек и обнесли. Пистолет у нас был, газовый, мы с ним и ходили. На третьем эпизоде погорели, продавщица кнопку нажала, менты и повязали, когда мы убежать пытались. Женьке пять лет выписали, мне – четыре и два. Не знаю, почему так неровно, делали-то все одинаково. Освободился я, в квартиру вернулся – а ее целиком вычистили, пока я сидел. Всю мебель сперли, даже унитаз сняли. Странно, что никто продать ее не сумел. Хотел на работу устроиться, так никто, понятное дело, брать не желает. Перебивался кое-как, пока Женька не вышел… Чего скрывать? Все равно догадаетесь! Грабежами мы занялись. Нет, не в этом районе, специально уезжали подальше, чтобы не гадить около дома. Женщин не трогали, и на работяг не нападали. Выбирали этих, из «новых»… На жизнь пока хватало, а что дальше будет, мы и не думали. Выпивали, конечно. Но с наркотой дел не имели. А потом – как сейчас помню этот черный день, второе августа. Накануне заработали неплохо, тысяч пять удалось отобрать. Сидели, квасили. Водяра кончилась, пошли в ларек и увидели на пустыре этого типа. Мы и раньше его замечали, он по вечерам там часто сшивался. Одет вроде прилично, а ведет себя как непонятно кто. Ходит по пустырю, смотрит на всех, неизвестно что ищет. Как будто собирает бутылки! Несколько раз его замечали, но проходили мимо, а тут Женька чего-то завелся. Чего, говорит, он на нас косится? Давай посмотрим, что у него в карманах. Я же говорю, бухие мы были, вот и полезли. Так бы не стали… У Женьки ножик с собой был, он сам на зоне его сделал и сюда притащил. Догнали мы мужика, тормознули. Женька ножик достал. А мужик и не испугался ни черта! Наоборот, как будто обрадовался. Встал в стойку, улыбка до ушей. Говорит: как я вас бомжей, ненавижу. Приличным людям на улицу, уже стало не выйти. И попер на нас! Я струхнули малость, честно. Хоть и пьяный, а страшно. Деваться некуда, стали махаться. Женька – он отчаянный, да и поздоровее меня раза в три был. А только! куда там! Тот, хоть и мелкий, почти как я, а злой,шайтан! Завалил он Женьку, а я убежал… Вот так вот получилось. Никогда никого не боялся, а тут поделать с собой ничего не мог. Очухался уже только, когда дома оказался. Посидел немного да обратно пошел. Ноги просто не шли, а как Женьку увидел… Ладно, чего там говорить! Мертвый он уже был. Посидел я рядом немного. А чего ждать? Хоронить все равно денег нет, только дождусь, что в ментовку меня заберут, дело навесят. А мне еще шайтану этому отомстить надо было.
