со стены фотографию Гнезда. Добрела до скамьи. Села, положила фотографию на колени и постаралась выровнять дыхание. Когда же Настя и Гаммер привели в мансарду Йозаса, поняла, что через минутку-другую обо всём узнаю и никаких догадок не потребуется.
Йозас оказался приятным старичком с аккуратно зачёсанными седыми волосами и пучками морщин на лбу и висках. Он был одет в светло-коричневый твидовый костюм с бежевым галстуком и белым платочком в нагрудном кармане. Поприветствовал меня как добрую знакомую и, помедлив на пороге мансарды, разулся – продемонстрировал длинные ярко-розовые носки под короткими брючинами. Поправил очки в золотистой оправе и уверенно зашагал ко мне.
Сдвинув подушки, Йозас сел на краешек деревянной скамьи в метре от меня и вновь посетовал, что неотложные заботы не позволили ему встретить нас в комнате с холодильником, хотя изначально встречать там победителей должен был лично Смирнов.
– Упокой Господь его душу, – вздохнул Йозас.
Я почувствовала, что улыбнулась в ответ. Не выбралась из отрешения, но слушать тоненький голосок Йозаса, будто одолженный у внука или даже внучки, без улыбки не могла.
Настя забралась на скамью и села на подушки за моей спиной. Гаммер сел на ковёр возле моих ног. Мы втроём посмотрели на Йозаса, и он рассказал нам, что долгие годы работал юристом Смирнова – помогал ему вести личные дела, при этом не имел отношения к его бизнесу, за который отвечали другие юристы, – а теперь стал душеприказчиком и к нынешнему дню уладил все вопросы, кроме последнего, связанного с головоломкой.
Я наконец вспомнила, что впервые встретила имя Йозаса в «Дженник Полски», на страницах которой он обратился к охотникам за сокровищами с заверением, что смерть Смирнова не повлияет на объявленную им охоту, а решение головоломки, как и было обещано, появится в газете через два года, если кто-нибудь не решит её раньше, однако сейчас меня это ничуть не взволновало. Йозас заговорил о каких-то документах, и я честно попробовала уловить, что в них такого важного, а потом не удержалась. Вырвалась из оцепенения. Подняла с колен фотографию в тяжёлой деревянной рамке и, перебив Йозаса, спросила:
– Как это возможно?
Гаммер повернулся к фотографии. Настя, чтобы взглянуть на неё, завалилась набок. Они видели открытку, вывешенную в торговом зале «Ратсхофа», знали, что папа привёз её из Кырджали, расположенного в полусотне километров от Маджарова, однако не запомнили изображённого на ней полуразрушенного особняка. Обычный родопский дом. Отданный запустению, позабытый людьми и населённый ласточками. И конечно, Настя с Гаммером, стоя возле ворот с табличкой «Влизането забранено!», не сообразили, что на папиной карточке изображено именно Гнездо стервятника. Я и сама не сообразила. Слишком уж оно, отреставрированное, переменилось. На карточке возле Гнезда не было ни фонтана, ни ухоженных апельсиновых деревьев, ни яблонь, ни розовых кустов. Двор не покрывали каменные плиты, а холмы сзади возвышались по-осеннему сиротливые и поэтому лысоватые. И всё же это было Гнездо стервятника. Чёрно-белые снимки на стене мансарды не оставили сомнений.
Морщинки на лице Йозаса, углубляясь и разглаживаясь, в точности выдавали его чувства. Он потерянно смотрел на фотографию в моих руках. Не понимал, зачем я его перебила.
– Вы правы, – сказал Йозас. – Результат впечатляет. Состояние дома было плачевным, и Александр Васильевич отдал немало сил, чтобы его восстановить.
Я как одержимая затрясла головой. Мой вопрос прозвучал странно, ведь Йозас не видел, да и не мог видеть папину карточку, потому что никогда не заглядывал к нам в «Ратсхоф». Пришлось быстренько объяснить ему, в чём дело.
– Ах вот оно что! – Йозас повеселел. – Простите, я не слышал о той открытке из Кырджали. И, боюсь, не скажу, как она попала к Игорю Александровичу. Совершенно не представляю. Наверное, ваш папа… Нет-нет, даже не возьмусь гадать. И могу представить ваше смятение. Значит, наш разговор получится чуть более… интимным, если позволите так выразиться. Я до последнего сомневался, а теперь точно вижу, что вы не знаете.
– Не знаю чего? – с придыханием спросила я.
– О, если вы захотите обсудить это с глазу на глаз…
– Говорите!
Мой призыв прозвучал чересчур порывисто, и я постаралась его смягчить:
– Пожалуйста, говорите.
– Разумеется, – с улыбкой кивнул Йозас. – Видите ли, Александр Васильевич Смирнов был вашим родным дедушкой.
Настя тихонько ойкнула. Гаммер, огорошенный, уставился на чёрно-белый снимок Гнезда, словно по виду его обрушенных стен и просевшей крыши мог рассудить, говорит ли Йозас правду. А я приняла его слова на удивление спокойно. Даже не дрогнула. И только молча ждала, когда он продолжит.
– Мне очень жаль, что вы узнаёте об этом от меня, в общем-то, чужого вам человека, но таково уж Гнездо стервятника – тут всегда случались невероятные вещи. Да, раньше дом называли так. Гнездо стервятника. Но простите, я отвлёкся. Это от волнения. Лучше бы, конечно, Александру Васильевичу лично рассказать вам о вашем родстве, но сами понимаете…
– Мой родной дедушка живёт на Украине, – промолвила я.
– О да, после развода, а развелись они с Нинель Сергеевной, если мне не изменяет память, в девяносто втором году. Кажется, не изменяет. Точно, в девяносто втором! Так вот Александр Васильевич после развода какое-то время действительно жил на Украине, в Харькове и в своём родном селе, то есть в Россоши, но довольно быстро перебрался в Калининград и основал там небезызвестную судоремонтную компанию «Варягъ».
Йозас заговорил о «Варяге», и я ему не мешала, хотя успехи Смирнова в бизнесе меня не интересовали. Я едва слушала. Пыталась собраться с мыслями и подготовить вопросы, а в итоге повторяла себе слова Глеба: «Ты не знаешь всей правды, поэтому не торопись с выводами».
– Нинель Сергеевна с вашим папой тогда жили в Полесске, и Александр Васильевич не думал, что его переезд в Калининград повлечёт за собой… неловкость. Однако Нинель Сергеевна вскоре вышла замуж за вашего нынешнего дедушку – к сожалению, не припомню его имени – и сама неожиданно переехала в Калининград.
– Почему они развелись? – спросила я.
– Ох, тут я ничего не скажу. То есть хотел бы, но, как ни печально, сказать мне совершенно нечего.
Йозас явно предпочёл бы ограничиться деловой беседой о лабиринте мертвеца, а не распутывать клубок чужих семейных историй, но посмотрел на меня с искренним сочувствием.
– Александр Васильевич редко говорил о первой семье, и всё, что я знаю, собрано за долгие годы буквально по крупицам. И собрано, смею вас заверить, без какого-то умысла. Признаюсь, мне неловко, однако уверен: Александр Васильевич порадовался бы, что эти крупицы я приберёг для вас, Ольга Игоревна, его внучки. Он пробовал помириться с Нинель Сергеевной и вашим папой. Хотел быть рядом и помогать, но общение не сложилось, уж не знаю почему. И я могу лишь гадать, но в высшей степени уверен, что такое соседство в Калининграде Александру Васильевичу давалось тяжело. И он уехал в Польшу.
– В Польшу?
– Да.
– И…
– Время шло, и Александр Васильевич женился во второй раз. Но вот всё опять не сложилось. Простите за откровенность, но Александр Васильевич… У него было слабое сердце, и он в последний год о многом думал и делился со мной, хотя обычно избегал щекотливых тем, такой уж он был человек, и я не возьмусь злоупотреблять его откровенностью, но скажу, что Александр Васильевич о многом жалел.
Йозас с нескрываемой досадой заговорил о второй семье Смирнова, и его вторая жена нарисовалась мне горгоной, а второй сын – пузатым злыднем. Я почему-то не сразу поняла, что речь идёт о Татьяне Николаевне и Глебе. Лишь когда Йозас произнёс их имена вслух, наконец осознала, что мы с ними родственники. Это поразило меня куда больше того факта, что я родная внучка Смирнова.
– По-до-жди… Глеб – брат твоего папы? – Настя прижалась к моей спине и зашептала на ухо: – То есть я встречалась с твоим дядей? Серьёзно? Да это же… Нет, серьёзно?!
Я плечом отпихнула Настю. Жадно слушала всё, о чём говорит Йозас. Когда он затихал, подбадривала его короткими вопросами. Догадывалась, что некоторые подробности о моём родном дедушке только Йозас и способен рассказать. Едва ли Татьяна Николаевна позовёт нас в гости откровенничать. Мне стало смешно от одной мысли, что я могу назвать её бабушкой.
– Александр Васильевич часто грустил, – продолжал Йозас. – Повторял, что большие деньги лишили его настоящей жизни. Боялся, что они испортят и Глеба Александровича. Нужно ли
