с порога спросил торговец. — Мальчишка, что за дела-то? Отчего твоя девчонка отказывается со мной ехать?
Ковар объяснил, и Эдгард присел за стол, опершись подбородком на ладонь. Пальцами свободной руки он принялся отбивать ритм по крышке.
— Скажи этому дуралею… — начал было мастер Джереон.
— Дай подумать, — поднял ладонь торговец. — Хм, хм…
Спустя несколько минут он, хлопнув по столу, решительно поднялся.
— Сделаем, как предложил пернатый.
— А моя Грета…
— Пойдём на риск, — жёстко перебил его Эдгард. — Я что-то придумаю, чтобы ей там полегче жилось, а ты потерпи, договорились? Если мой план не выгорит, этот хорош как запасной. Пара дней ожидания ничего не изменит для Греты.
— Что ж, — угрюмо ответил мастер, — тебе, конечно, не понять, что я чувствую. И не ты сидишь в сыром подземелье. Но раз обещаешь, что о девочке моей позаботишься, я тебе поверю. Делайте как знаете. А только неспокойно у меня отчего-то на душе.
Эдгард попрощался, и хвостатый вышел следом под предлогом, что хочет проводить торговца.
— Ты ведь ничего не сумеешь сделать для неё, да? — мрачно спросил он, когда дверь мастерской захлопнулась за ними.
— Уже сумел, — сурово ответил Эдгард. — За караульными водились кой-какие грешки, и мы с ними сторговались. Да ещё одному пришлось ногу сломать, чтобы нужные мне люди попали в одну смену. Так что сейчас у Греты есть лучший уход, какой только возможен в её условиях, и тёплое одеяло, и бульон. Скажешь теперь, что я горазд только обещания раздавать?
— Эдгард, ты… Спасибо, спасибо тебе!
— Цыц, мальчишка! Я не для тебя это делаю. Значит, буду теперь заглядывать к вам каждое утро. Если ворон прилетит, кто-то же должен его незаметно унести, а то ведь в мастерской не спрячешь. Всё, уходи.
— И всё равно спасибо, — счастливо ответил Ковар.
В мастерскую он возвратился уже совсем с другим настроением. А на другой день ещё и Гундольф заглянул, подтвердил, что о Грете теперь заботятся и она вроде как пошла на поправку. О большем Ковар сейчас не мог и мечтать, и он едва ли не напевал, вычерчивая схемы за столом.
— Это ещё что такое? — спросил мастер, который от вынужденного бездействия мало на стену не лез.
— Кое-что для Эдгарда, — улыбнулся хвостатый.
— Ишь, сияешь, как начищенный медяк, — нахмурился старик. — Вот и вся твоя любовь. С поцелуями лезть всякий горазд, только к любви это отношения не имеет. А что Грета страдает безвинно, у тебя душа не болит.
— Не болит? А разве не я придумал, как сделать сердце лучше старого? — с обидой сказал Ковар. — А про мелодию, может, тоже вы сообразили? Подсчитайте, сколько дней я вам сберёг. Уж два-три из них, наверное, можно потратить!
Мастер зло сверкнул глазами, но сдержался, промолчал. Чтобы занять себя, он выпросил у Эдгарда раствор и замазал щели в трубе камина. После этого даже в самый глухой ночной час было не услыхать, как наверху играет свою мелодию механическое сердце.
— Для чего вам это понадобилось, мастер Джереон? — спросил хвостатый. — Разве вы не привыкли, спать мешало? Или камин топить собрались?
— Я так думаю, ночью люди правителя сюда не заглядывали, — пояснил старик. — Если бы узнали, что мы с пленником могли слышать друг друга, с нас бы сразу спрос был другим. А так, глядишь, ещё поживём.
После этих слов в груди хвостатого зашевелилась уснувшая было тревога. Действительно, как долго они ещё будут нужны правителю? Тот спешил избавляться от всех, едва те завершали дело, чтобы никакие тайны не вышли за пределы дворцовых стен. А ведь они с мастером Джереоном, пожалуй, узнали довольно много лишнего. Хотя в народе и прежде ходили слухи, будто у господина Ульфгара железное сердце, но одно дело — сплетни, другое — слова мастера, работавшего во дворце. Вряд ли правитель будет рад, если прознают, что он слабеет и пытается удержать покидающую его силу, угасающую жизнь.
Ещё и Эдгард с каждым днём становился всё более странным. Когда он заглядывал по утрам, в его взгляде порой мелькало что-то такое… Сожаление, сочувствие? Ковар не мог определить. Он бы думал, что это из-за Греты, но Гундольф дал понять, что её болезнь уже пошла на спад.
Спустя два дня Ковар протянул торговцу чертежи.
— Это для Карла, — сказал он с гордостью. — Водяная система охлаждения. Я почти уверен, что это сработает. Пусть он попробует. И если получится, не говори больше, что я ни на что не годен!
Эдгард принял чертежи и будто бы что-то хотел сказать, но лишь сглотнул. И таким несчастным было выражение его лица, что Ковар не выдержал.
— Да что случилось-то? Может, с Карлом что? Или с Каверзой?
— С ними всё хорошо, мальчик, — странным, чересчур спокойным голосом ответил торговец. — Спасибо тебе. И за то, что прежде помогал, и за то, что сейчас подумал о моём деле. Знай, я тебе за всё благодарен. Ворон и этой ночью не вернулся?
— Нет, не вернулся, — ответил хвостатый.
И он хотел продолжить расспросы, только Эдгард спешно откланялся и вышел.
Что-то явно шло не так. И эти его слова, и глядел он каждый раз… Ковар наконец понял: торговец вёл себя так, будто прощался. Такое же лицо было у старого Зловреда, чей сын, Шельмец, уходил пытать счастья на восток. Старик всё время болел, и путь был ему не под силу. Он оставался на Моховых болотах и понимал уже, что вряд ли когда-нибудь ещё увидит сына.
Эдгард всегда знал больше остальных, вот только говорить не хотел. А если господин Ульфгар уже решил по завершении работы избавиться от них, станет ли он сохранять жизнь Грете, дочери мастера, которая могла знать, над чем работает отец?
Сидя в ранних сумерках у стены (он проводил теперь ночи снаружи, чтобы не пропустить возвращение птицы), Ковар, хмурясь, раздумывал, как быть. Ему не хотелось умирать, совсем не хотелось! Он мог бы сбежать хоть сейчас, но как же Грета, как же мастер Джереон? Да и прятаться всю жизнь не очень-то сладко, а спокойно существовать такому беглецу уж точно не дадут.
Он не заметил, как задремал, уронив голову на колени. Проснулся от тычков — не сильных, но чувствительных. В серой мгле наступающего рассвета хвостатый увидел ворона. Наконец-то птица вернулась!
Он протянул руку, и Вольфрам уронил ему на ладонь три зерна не крупнее пшеничных. Эти семена, будто составленные из четырёх половинок сердечка, поблёскивали, точно серебряные.
Ковар вскочил на ноги и поморщился — тело затекло от долгого сидения в неудобной позе. Он поспешил занести ворона
