было тщетное трепыхание в бескрайнем море плоти, шкур, шерсти и перьев.
Я должна была умереть. Матерь, я должна была умереть. Сердце бешено билось. Каждый толчок крови заставлял их приближаться.
«Орайя, иду к тебе!»
Мне это не понравилось. То, каким испуганным звучал голос Райна. Он вырвался от Анджелики и бежал, бежал, бежал, проталкиваясь сквозь толпу со своей стороны стены.
Не успеет.
«Используй магию», – посоветовал он.
Я видела обрывочные вспышки того, что он видит на бегу, стремительно взбираясь на ненадежную каменную тропинку с той стороны.
«Ты недалеко от выхода. Примени ее прямо сейчас».
Я не могла. Мне было не ухватить свою собственную силу – даже когда получалось, я выдавала не более чем лучики света. Я сражалась, отбивалась, изо всех сил пыталась успокоиться, и…
Я сказала себе: «Страх – это набор…»
«Орайя, страх – это ключ ко всему этому! – наполнил оба наших сознания голос Райна, сам отдающий страхом. – ВОСПОЛЬЗУЙСЯ ИМ. Представь, что вышвыриваешь меня из того долбаного окна. Представь, что вытаскиваешь Мише из тех горящих апартаментов».
Глаза жгли слезы стыда.
Я не знала, как это сделать. Как убрать эту стену внутри себя. Я так долго ее возводила, цементировала каждую трещинку. И теперь не могла от нее оторваться. Страшилась того, что произойдет, если я упаду.
«Орайя, я с тобой. Прямо сейчас. У тебя нет времени. Мы пойдем вместе. Хорошо? Я с тобой».
Это должно было меня испугать.
Звери накинулись на меня. Спина ударилась о песок. На меня вскарабкался демон, его лицо оказалось в нескольких дюймах от моего. Он потянулся к моему горлу – сбоку, как раз туда, где у меня был шрам, напоминавший мне о юноше, о котором я старалась не думать каждую ночь.
Теперь я себе разрешила. Впервые за много лет разрешила себе подумать о нем.
Разрешила себе подумать о родителях, заваленных разрушенным домом во время войны, которая никак их не касалась.
Разрешила себе подумать о потерянной девочке с темными волосами, на которую шла охота в лабиринте. О маленькой девочке, оставшейся одной в разрушенном городе.
Разрешила себе подумать о жизни, которую я прожила здесь, пленницей собственного страха, пленницей этих мерзких хищников, этих монстров, этих отбросов, которые видели во мне не более чем домашний скот…
И тогда мне стало понятно. Я поняла, что страх, если принять его, затвердевает и остреет.
Что он становится яростью.
Что он становится силой.
Я не собираюсь здесь умирать.
Пусть эта ярость взорвется.
Пусть прольется через мой рот, глаза, пальцы и кончики волос. Пусть извергнется до неба – мимо звезд, мимо луны, долетит до самой Ниаксии.
И я почувствовала, как она дотронулась до меня в ответ.
Через меня с ревом пронесся Ночной огонь, окутал меня покрывалом света, тепла и силы. Он поглотил все: демонов, адских псов, вампиров. Поглотил мою кожу, мои глаза. И главное, поглотил мою ярость.
Я НЕ СОБИРАЮСЬ ЗДЕСЬ УМИРАТЬ!
Я схватилась за мечи, но когда встала, они мне не потребовались. Я едва помнила, как пошла. Как переступила через море белого пламени над пожранными Ночным огнем телами, которые могли принадлежать животным и вампирам, и начала взбираться вверх по тропе.
Остановилась я, только когда добралась до вершины – когда посмотрела на небо и увидела луну.
Внезапно я снова почувствовала себя слабой. Осознание реальности ворвалось в мое израненное смертное тело. Живот крутило тошнотой. Ноги подкашивались, и я вытянула руку, чтобы сохранить равновесие.
Языки пламени опали. Глаза после такого ослепительного света пытались приспособиться к темноте.
Я стояла наверху стены в центре амфитеатра. Рукой схватилась за раму оставшейся двери – вторая дверь теперь представляла собой груду обгоревшего искореженного металла. Было странное ощущение неустойчивости и пустоты. Позади меня, от песков арены вверх по осыпающейся каменной стене, простиралась картина разрушения: обожженные камни и горы чистых белых костей.
Публика смотрела в молчании, устремив на меня тысячи глаз. Их лица сливались в одно. Где-то там сидел Винсент. Я хотела поискать его, но вместо этого мой взгляд пополз ниже, туда, где на вершину стены выходила тропинка с другой стороны арены.
Райн.
Он стоял на коленях и смотрел на меня снизу вверх. И это – то, как он на меня смотрел, – было первое ощущение, которое казалось настоящим.
Реальным, острым… и неловким.
Потому что он смотрел на меня с откровенным благоговением – словно я была самым невероятным из всего того, что он когда-либо видел. Будто я была какой-то треклятой богиней.
Я моргнула, и слезы потекли по щекам. Не знаю, что я такое расколола внутри себя, чтобы дотянуться до той силы, но сейчас оно кровоточило, как открытая рана.
Райн сначала поднимался медленно.
А потом так быстро, что я не успела сообразить, что делать, когда он покрыл разделявшее нас пространство в несколько больших шагов – а потом сразу оказался вокруг меня, сжав в крепких объятиях. Ноги мои оторвались от земли, а руки обнимали его за шею, и я позволила ему поднять меня. Позволила себе прижаться к нему. Спрятать лицо с дорожками слез в теплый уголок между его подбородком и шеей.
И внезапно ничто вообще – ни публика, ни арена, ни дверь, ни Ночной огонь, ни сама Ниаксия – больше не существовало, кроме этого.
– На секунду я испугался, – хрипло пробормотал он, вжавшись лицом мне в волосы. – Оказывается, зря.
Он опустил меня и, когда мои ноги снова коснулись земли, выпустил из рук. Меня пошатывало, голова шла кругом. Я оглядела трибуны. Винсент сидел в первом ряду, напротив нас. Он привстал, пронзая меня широко раскрытыми немигающими глазами. Одной рукой он держался за ограждение. Вторую прижал к груди – словно пытаясь сжать собственное сердце.
Наверное, я ослабела от кровопотери, потому что мне показалось, что я вижу стекающую по его щеке серебряную полоску.
– Идем, – тихо сказал Райн, положив руку мне на спину.
Я повернулась к двери, и мертвенная тишина Лунного дворца приняла нас в распростертые объятия.
Часть пятая. Полумесяц
Интерлюдия
Девушка думала, что влюблена, ну или нечто вроде. Быть молодой и влюбленной – невероятное состояние. Оно многому учит.
У девушки никогда не было друга ее возраста, и она училась, как делиться частичками себя с другим.
У нее никогда не было возлюбленного, и она училась поцелуям и прикосновениям.
Она знала, что отец не одобрит, и училась скрывать от него чувства.
Ее мрачный мир стал чуть ярче, холодные комнаты
