чтобы поддержать надежды больного и его жизнь. Услышав о неудаче очередной выдуманной попытки, маркиз впадал в ужасные приступы неистовства и все же считал, что следующая будет удачнее.
Один Теодор старался осуществить бредовые идеи своего господина. Он беспрестанно строил планы, как проникнуть в обитель или хотя бы получить какие-то сведения об Агнес от монахинь. Только ради исполнения этих замыслов он позволял себе оставить на время дона Раймонда. Он бесконечно менял личины, но все метаморфозы не давали результата, и он возвращался во дворец Ситернас с пустыми руками.
Однажды ему пришло в голову переодеться нищим; он повязал платком левый глаз, взял гитару в руки и устроился у ворот обители.
«Если Агнес все-таки держат здесь, – думал он, – она услышит мой голос, узнает и, может быть, сумеет подать мне весточку».
Соответственно, он смешался с толпой нищих, которые собирались ежедневно у обители святой Клары, поскольку у монахинь было заведено в двенадцать дня раздавать им суп. Каждый из них обзавелся кувшином или миской, чтобы унести еду с собой; но у Теодора посуды не было, и он попросил позволения съесть свою порцию у дверей обители. Его нежный голос и миловидная, несмотря на повязку, внешность покорили сердце доброй старухи-привратницы, которая занималась раздачей супа на пару с одной из послушниц. Теодору велели подождать, пока все разойдутся, и тогда подойти. Ничего лучшего паж и пожелать не мог, ведь не ради супа он хотел проникнуть в обитель. Поблагодарив привратницу за милость, он отошел от дверей, уселся на большом камне и занялся настройкой гитары, пока нищие получали свой паек.
Когда толпа разошлась, Теодора подозвали к воротам и пригласили войти. Он повиновался с готовностью, но не забыл, переступая священный порог, изобразить глубокое почтение и страх перед добрыми сестрами. Его притворная робость польстила монахиням, и они постарались приободрить мальчика. Привратница провела его в свою маленькую прихожую, а ее помощница сходила на кухню и вскоре принесла двойную порцию супа лучшего качества, чем раздавали нищим. Старушка добавила еще фруктов и сладостей из собственного запаса, и обе сестры призвали его как следует подкрепиться.
На все эти щедроты Теодор отвечал столь же щедрыми изъявлениями благодарности. Пока он обедал, его благодетельницы восхищались тонкостью его черт, красотой волос и грацией движений. Они шепотом посокрушались, что такой очаровательный мальчик предоставлен сам себе в мире соблазнов, и сошлись на том, что он стал бы достойным украшением католической церкви. Итогом сего совещания стало решение, что они окажут реальную услугу небесам, если уговорят аббатису ходатайствовать перед Амброзио, чтобы нищего допустили в орден капуцинов.
Сказано – сделано; привратница, личность в обители весьма влиятельная, поспешила в келью настоятельницы. Здесь она столь горячо описала достоинства Теодора, что той захотелось посмотреть на него. Привратнице было поручено доставить мальчика к решетке гостиной. Мнимый нищий меж тем выуживал у послушницы сведения об Агнес; они совпадали с тем, что говорила настоятельница: Агнес заболела сразу после исповеди, слегла и не поднималась более, сестра лично присутствовала на погребении и даже своими руками помогала уложить мертвое тело на носилки. Этот рассказ обескуражил Теодора, и все же, зайдя так далеко, он решил довести дело до конца.
Привратница вернулась и велела ему следовать за нею. Она привела его в гостиную, где госпожа аббатиса уже сидела у решетки. Ее окружала стайка монахинь, слетевшихся, чтобы увидеть некое новое развлечение. Теодор низко поклонился, и при виде его ненадолго разгладились даже суровые морщины на челе настоятельницы. Она задала несколько вопросов: кто были его родители, какой он веры и что довело его до нищенства.
Ответы его были совершенно удовлетворительны – и совершенно ложны. Затем его спросили, что он думает о монашеской жизни. Он ответил, что думает весьма положительно и уважительно. Тогда аббатиса заявила, что вступление в орден вполне возможно, бедность не будет тому препятствием, если она даст свою рекомендацию; и если он поведет себя достойно, то и впредь может рассчитывать на ее протекцию. Теодор ответил, что заслужить ее благоволение для него будет высшей наградой. Настоятельница велела ему прийти назавтра, чтобы она могла продолжить беседу, и удалилась из гостиной.
Теперь монахини, до того молчавшие из уважения к начальнице, теперь все столпились у решетки и засыпали его градом вопросов. Он внимательно их рассмотрел. Увы! Агнес среди них не было. Вопросы сыпались так густо, что на все ответить было немыслимо.
Одна спрашивала, где он родился, поскольку акцент выдавал в нем иностранца; другая желала знать, почему у него повязка на глазу; сестра Хелена интересовалась, нет ли у него сестры, похожей лицом, а то она бы с ней подружилась; а сестра Рахаэль возражала, что общение с братом было бы приятнее. Теодор вволю позабавился, рассказывая доверчивым монашкам истории собственной выдумки, выдавая их за правду. Слушательницы внимали с изумлением россказням о великанах, кораблекрушениях, об островах, населенных людоедами и «людьми, у которых головы ниже плеч», с добавлением цветистых подробностей. В частности, он сообщил, что родился в стране Terra Incognita, учился в Готтентотском университете и два года прожил у американских дикарей в Силезии[21].
– Что до потери моего глаза, – вещал он, – сие стало заслуженной карой за непочтительность к Деве Марии, когда я совершал свое второе паломничество в Лорето[22]. Я стоял возле алтаря в чудесной часовне, а монахи в то время наряжали статую в праздничное одеяние. Паломникам было велено зажмуриться и не смотреть на эту церемонию; ну, я хоть и весьма набожен по натуре, но любопытство превозмогло… И в этот момент… Ах, почтенные госпожи, вы сейчас ужаснетесь, узнав о моем преступлении! В момент, когда монахи надевали на нее нижнюю рубашку, я отважился приоткрыть левый глаз и глянуть на статую. То был мой последний взгляд! Сияние, окружавшее Деву, было ослепительно. Я тотчас зажмурил мой святотатственный глаз и с тех пор так и не смог его открыть!
Услышав о таком чуде, все монашки перекрестились и обещали ходатайствовать перед благословенной Девой о возвращении ему зрения. Они еще подивились обширности путешествий и странных приключений, которые постигли его в столь юном возрасте, а потом заметили гитару и поинтересовались, хорошо ли он играет. Он скромно ответил, что о собственных талантах не ему судить, но не соизволят ли почтенные госпожи стать ему судьями? Соизволение было дано немедленно.
– Но будь добр, – предупредила старая привратница, – не вздумай петь ничего мирского!
– Не сомневайтесь в моем благоразумии, – ответствовал Теодор, – я спою поучительную балладу о том, как опасно для молодой женщины безоглядно предаваться
