Несколько сбитый столку Тарас удивленно спросил:
– В чем?
– А подумать? Годы-то я вам назвал… Что вполне ожидаемо произойдет чуть позже?
Тот задумался на какое-то время, но потом тряхнул головой:
– Варианты есть, но смущает столь жесткая привязка ко времени. Было бы очень любопытно послушать ваш ответ.
Криво ухмыльнувшись, я предложил:
– Давайте мыслить логически. Иностранные буржуи, из промышленно развитых держав, в ужас придут от подобных послаблений для народа. И у них останется лишь два выхода. Или в ближайшее время идти на нас войной, чтобы в зародыше задавить все социальные начинания, или вводить у себя такие же законы. Вводить похожие правила просто немыслимо – это огромные и, как они пока считают, бессмысленные финансовые потери. Объявить войну они были бы рады, но не сейчас. Сейчас их свои же подданные, уставшие от бойни, не поймут. При этом что-то делать все равно надо. Поэтому они нас попытаются задавить самыми разными санкциями и прочими эмбарго. Ну а в конце концов – нападут. Соберутся всем скопом и повалят на Русь, как это уже не раз бывало. Так что тяжело придется…
Нетребко почесал подбородок:
– Хм… Под таким углом я ситуацию не рассматривал… – А потом, хмуро глянув на меня, спросил: – То есть вы думаете, что давить будут, а потом и войну объявят? Непонятно только, почему вы говорили про середину тридцатых годов?
– Потому что к тому времени мы только-только жить нормально начнем. Всей страной нормально, а не отдельными личностями. А буржуи начнут активно готовиться, так как буквально лет через пять у них в призывной возраст войдут парни, для которых война это что-то далекое, можно сказать – былинное. Закончившееся задолго до их рождения. И которые будут жаждать реванша. Вот к тридцать девятому и надо ждать нападения. Еще хотя бы потому, что нынешняя мировая бойня вообще никаких поставленных задач не решила.
Капитан мрачно покивал и, вскинувшись, заговорил:
– А если…
Но я его перебил:
– Даже если представить сказку с воцарением самодержца и возвращением «как было», то ничего не изменится. Только хуже станет. Я даже не буду говорить про народ, уже хлебнувший воли, и его отношение к внезапно вернувшимся хозяйчикам. Про предстоящие вечные бунты и прочую смуту, со стрельбой да взрывами. Нет, оставим это все за скобками. Просто без кардинальнейших изменений никакой царь за двадцать лет страну не перестроит. Так ведь мы уже начали перестраивать! И смысл тогда менять шило на мыло? Да еще и при резко отрицательном отношении подавляющего большинства населения?
Собеседник лишь крякнул, а я продолжил:
– Что касается европейцев, те поняли, что внутри себя воевать совершенно невыгодно. Это ведь не восемнадцатый век. Оружие другое, потери другие и профит какой-то околонулевой. В лучшем случае лишь покрыть издержки. И это для выигравших!
Проигравшие же попадают в полнейшую задницу. Зато под боком есть огромная страна с не менее огромными ресурсами и более-менее развитой инфраструктурой. Страна, которую они искренне считают слабой. Так что царь у нас будет, парламент, диктатор или советская власть – роли не играет. Попрут в любом случае. Одна надежда, что люди горой встанут за Советы, и война получится народной. Отечественной. Когда поднимутся все, от мала до велика, невзирая на пол и возраст. Тогда Европа умоется. Другой вопрос, что…
Тут мне пришлось прерваться, так как я еще с начала разговора наблюдал странные шевеления за кустами. Зачем-то на ВПП выгнали броневик и личный состав, постепенно собираясь в круг, стал кучковаться возле него. Мелькнула мысль: митинг, что ли, готовится? Но увидев приближающегося ко мне Лапина (а шел он торжественно, словно архиерей на приеме), я, кажется, стал догадываться, к чему все эти телодвижения. И не ошибся.
Важный комиссар приглашал командира на общее собрание батальона, для выдачи героическому краскому полного имени (в этот момент надо было видеть глаза Нетребко). Я лишь уточнил: а как же остальные? Сейчас ведь чуть больше половины бойцов с нами. На что Кузьма успокоил, сказав, что остальные, еще при утренней встрече, делегировали доверенным людям свои полномочия. Так что все условия соблюдены.
А после сорокаминутной речи стоящего на броневике комиссара (прямо, мля, как Ленин, только в кулаке при этом держал не кепку, а панаму) и моих ответных слов было принято единогласное решение. Так что я теперь официально стал Чуром Пеленовичем Свароговым. С итоговым документом общего собрания и подтверждающими печатями. Студент же, пользуясь моментом, ходил гордый, свысока поглядывая на окружающих, получая одобрительные возгласы и дружеские похлопывания. Ловя краем глаза его слегка заматеревшую фигуру, брюзгливо подумал, что если этот кадр вдруг назовет себя мои крестным, то точно в бубен схлопочет.
Потом был торжественный ужин (тут уж повара расстарались), но без спиртного. Просто обретший отчество Чур, ласково улыбаясь, посулил бойцам свое огорчение, если вдруг завтра он увидит человека с бодуна. Народ проникся.
Я-то знаю – один хрен на грудь примут, но после моих слов пить станут немного и с большой опаской. Рассчитываю, с утра они будут бодрячками. Разве что с легким амбре…
* * *
Солнце летом в степи поднимается рано, поэтому уже с шести утра наблюдатели смотрели и слушали небо. А где-то через полчаса один из них заполошно завопил:
– Вона! Вона летит! Махонький и два поболе!
Ну, если «два поболе», то это точно наши. А то мало ли кто тут порхает, включая вражьих наблюдателей от разозленных вчерашним боем гайдамаков? Взяв бинокль и посмотрев на слабо различимые силуэты, летящие несколько в стороне, я поднял ракетницу и пустил в небо сигнал. Ракета, оставляя за собой черный, расползающийся в синеве след, взмыла вверх, а самолеты довернули в нашу сторону. Полосатые «колдуны» и полотняная «Т» уже были на местах, так что минут через пятнадцать первым приземлился истребитель-разведчик. А за ним солидно заходили на посадку «Муромцы».
Ну так чего бы не солидно? Мало того что это тяжелые бомбардировщики, так еще и под завязку груженные бочками с ГСМ. Летуны даже двоих техников с собой притащили. Те нужны для устранения возможной внезапной поломки, а вот горючее – для наших автомобилей и пары боевых самолетовылетов.
Вообще, когда я изначально задумывал идею «ганшипов», то не учел одной вещи. В наше время на подобных машинах помимо пулеметов были установлены нормального калибра пушки. И боеприпасов к вооружениям таскалось по нескольку тонн. Плюс самолеты обрабатывали противников в основном в джунглях или горах. И зачастую все происходило ночью (приборы ночного видения рулят). То есть «ганшип» находил место стоянки каких-нибудь повстанцев и обрушивал на них просто море огня. При этом за счет скорости и ограниченной видимости выскакивая на врага внезапно.
Что имеем мы? Вот идет колонна войск. По степи. Издалека наблюдают неторопливо приближающийся самолет. И начинают разбегаться (сейчас команды «воздух» нет, но все и без этого понимают, что надо делать) и залегать. Разумеется, пакости в виде пулеметного огня они не ждут, залегая просто в ожидании редкой, неприцельной бомбежки. В это время наши бравые военлеты, не торопясь, выбирают позицию для стрельбы, начиная штурмовку. Ага – по рассредоточенным и залегшим солдатам. Вот здесь у меня и возникает вопрос – где же столько патронов взять? Мало того что промахов немерено будет (ведь ни о каких стабилизированных прицелах речи не идет), так еще и не понять – человек лежит из-за того, что его зацепили, или он, гад, просто залег?
