Йоранссон так и стоял у окна — из приоткрытой форточки шел свежий воздух.
— Вы спросили — что меня больше всего тревожит. Что будет, если Хоффманн заговорит?
Он сдвинул стул немного влево. Теперь ему было видно весь коридор и бильярдный стол; четверо напавших на него притворялись, что играют, исподволь наблюдая на ним. Пит ясно видел: они хотят, чтобы он понял это, он должен знать, что он — вонючий крысеныш, которому некуда бежать; тюрьма — это замкнутая система, стены смыкаются в кольцо, побежишь — и тут же наткнешься на жесткое, и это жесткое ни обойти, ни пройти насквозь. Кароль Томаш стоял ближе всех. Время от времени он поднимал руку, указывал на свои губы и складывал их в слово «stukach».
Паулы больше не существовало.
Пит Хоффманн искал в своей душе место, где сохранилось бы спокойствие. Надо постараться понять, что теперь у него другое задание — выжить.
Они знают.
Должно быть, узнали вчера вечером, ночью. С заключением в тюрьму ничего не меняется, у кого-то есть такие каналы связи, для которых запертые двери не преграда.
— Если тебя раскроют… В тюрьме ты далеко не убежишь. Но ты можешь попроситься в изолятор.
Их было десятеро. Каски; толстые, как матрасы, щиты; газовые дубинки, чтобы утихомирить агрессивно настроенных арестантов. Группа быстрого реагирования бегом пересекла прогулочный двор, поднялась по лестницам корпуса «G»; шестеро полицейских должны были остаться на месте, чтобы не допустить нового насилия, четверо — двое впереди, двое сзади — поведут подвергшегося угрозам заключенного в подземный коридор и в корпус «С», в отделение добровольной изоляции.
— Тебе могут вынести смертный приговор. Но ты не умрешь.
Здесь тоже шестнадцать камер, «добровольный изолятор» был похож на любое другое отделение в любой другой тюрьме: будка-«стакан», в которой сидели надзиратели, телеуголок, душевая, столовая, стол для пинг-понга. Те, кто стремился попасть сюда, передвигались свободно, но не рисковали столкнуться с заключенными из других отделений. Питу предстояло встречаться здесь только с теми, кого он видел в здешнем коридоре.
Одна неделя.
Он будет ждать, избегать конфликтов, он поживет здесь, выживет здесь, а за дверями изолятора он покойник, каждое отделение огромной тюрьмы грозило отверткой, нацеленной в горло, или ножкой стола, которой его будут бить по голове столько раз, сколько понадобится, чтобы разнести череп на куски. Через неделю Эрик и городская полиция вытащат его. Он не умрет, не сейчас, когда есть Хуго и Расмус, когда Софья, он не должен
он не должен
не должен
не
должен
— Как самочувствие, сука?
Пит беспомощно рухнул на пол, ударился щекой и подбородком и на пару секунд отключился. Нападение, вертухаи в «стакане», стены, сложившиеся в «stukach», черные комбинезоны группы быстрого реагирования… ему вдруг стало трудно дышать; он попытался выпрямиться, встать на дрожащие ноги.
Раньше он не понимал, как быстро утекает сила из тела, когда единственным твоим чувством остается предсмертная тоска.
— Не знаю. Туалет. Мне надо умыться, я весь вспотел.
Середина раковины выглядела почти чистой. Пит повернул кран и дождался, пока вода станет достаточно холодной; голову под струю, прохлада потекла по шее и спине, потом — полные ладони, он долго плескал водой себе в лицо. Он как будто пришел в себя, даже голова не особенно кружилась.
Удар пришелся в бок.
Резкая боль обожгла бедро.
Хоффманн не видел и не слышал, как крепкий длинноволосый парень лет двадцати вошел и подбежал к нему, но снаружи стояли охранники из тюремной группы быстрого реагирования, и длинноволосый не стал продолжать — пока не стал. Сплюнул, прошептал «stukach» и закрыл за собой дверь.
Смертный приговор. Исполнители уже здесь.
Хоффманн поднялся, закашлялся, ощупал бедро, удар пришелся выше, чем он думал, два ребра оказались сломаны. Надо выбираться. Сделать следующий шаг. В изолятор строгого режима. Полная изоляция, контакт только с надзирателями, никаких встреч с соседями по коридору, двадцать четыре часа в сутки — под замком в камере, ни входа, ни выхода.
Stukach.
Он должен выбраться отсюда. Он не умрет.
Эверт Гренс остановился на полпути к Аспсосу, в закусочной «О’кей» в Тэбю, и уселся на один из двух стульев у окна, взяв апельсиновый сок и бутерброд с сыром. Температура. Карантин. Дня три-четыре. Там, в комнате свиданий, среди рулонов туалетной бумаги и свернутых матрасов, ему хотелось колотить кулаками по стенке, но он сдержался. Бессмысленно спорить с тюремным врачом насчет инфекций, о которых он, Гренс, никогда не слышал. Гренс купил еще один бутерброд в целлофане; оставался последний отрезок пути до Стокгольма, тянуть дальше было нельзя. Возле Хаги он свернул с Е 4 на юг, проехал мимо больницы и остановился чуть поодаль, на дороге к сольненской церкви. Съезд с табличкой «Ворота № 1» был таким же длинным, как в прошлый раз.
Гренс был не один.
Посетители толпились возле парковых рабочих и леек, все шли к большим лужайкам с рядами могил. Гренс опустил окошко, было душно, воздух как будто лип к спине.
— Вы здесь работаете?
Один из этих, в синих комбинезонах, с двумя лопатами на багажнике мопеда (рабочий — или, может, кладбищенский сторож?) остановился возле машины, водитель которой так и сидел под защитой автомобильной крыши, не решаясь открыть дверцу.
— Семнадцать лет как.
Гренс обеспокоенно пошевелился, зашуршал оберткой из-под бутерброда, проследил взглядом за пожилой женщиной, которая согнулась над маленьким серым надгробием, новым на вид, в одной руке цветы, в другой — пустой горшок.
— Тогда вы здесь почти все знаете?
— Можно и так сказать.
Женщина начала копать, осторожно помещая цветы в землю, они как раз заняли узкую полоску земли между травой и надгробием.
— Скажите…
— Да?
— Скажите… если хочешь найти конкретную могилу, где лежит один человек… как ее найти?
Леннарт Оскарссон стоял у окна в глубине кабинета, в который мечтал попасть всю свою взрослую жизнь. Кабинет директора Аспсосской тюрьмы. Двадцать один год Оскарссон прослужил тюремным надзирателем, тюремным инспектором и временным исполнителем обязанностей директора тюрьмы; наконец четыре месяца назад его назначили директором тюрьмы, и он перетащил свои папки на полки (чуть длиннее, чем в его предыдущем кабинете) возле дивана для посетителей (чуть помягче, чем в предыдущем кабинете). Оскарссон так горячо желал этой должности, но когда наконец оказался в этом кабинете в обнимку со своей мечтой, то не знал, что с ней делать. Что делают люди, когда им становится нечего желать? Ничего не желают? Оскарссон тихо вздохнул, оглядел тюремный двор и гуляющих заключенных. Люди, которые кого-то убили, избили, обворовали, сидят теперь там, на сухих камешках. Чтобы выдержать, они или размышляют, или стараются все забыть. Оскарссон поднял взгляд, посмотрел за стену, на поселок, на ряды бело-красных домов. Задержал взгляд на окне, которое так долго было окном его семейной спальни. Теперь он живет в этом доме один. Когда-то он решил отказаться от прежней жизни. То решение было ошибкой, но не все ошибки удается исправить.
