сказанного, повели глазами по лезвию меча в крепких руках Малкина, сверкающему в наэлектризованном вечернем воздухе. Лезвие чистое, ни единой капли крови. Трава тысячами штыков вытянулась к небу, верхушки качались, звенели металлом. Звенящий воздух давил на ушные перепонки, принося издалека, из глубин безоблачного неба, раскатный шум надвигающегося разрыва молнии. Ладони Малкина спаялись с рукоятью меча.
– Сосуд пустой, сосуд пустой! В нем нет того, чего нет! – пискляво, но отчаянно выкрикнула Анька, по-звериному закружилась, откинув накидку и обнажая налитую грудь и живот, выгнула спину, как перед прыжком, осклабилась и зарычала по-волчьи.
– Пуля умна! – дикий гул толпы заглушил Аньку, и ближайшая вскинутая винтовка изрыгнула первую огненную порцию.
Следом полыхнули еще несколько огненных отрыжек. Люди вздрогнули от грохота, не сразу поняли, что все сгустки огня направлены в грудь Аньке. Когда та, изрешеченная, опрокинулась на землю, они увидели в траве окровавленное месиво. Катюха кинулась к ней, склонилась. Глаза Аньки померкли, из горла выпал последний булькающий выдох.
– Дикари! – задрожала Катюха вскакивая. – За что? Она же ваша! Такая же, как вы! Вы не просто дикари, вы звери, вы волки!
Но ее никто не услышал, толпа горожан набросилась на приятелей, как голодная волчья стая. Рычала и ревела, клацала зубами, размахивала кольями и прутьями, тянулась руками. И только Ванькино проворство спасло друзей от неминуемой гибели. Не окажись он рядом, смяли бы в два счета, порвали заживо. Лугатику и Раппопету чуть не перебили хребты, Катюхе с Сашкой едва мозги не выбили. Меч Магов разрядил обстановку, вдобавок Андрюха и Володька подхватили оружие заколотых перевертышей и начали торопливо стрелять в нападающих. Схлестнулось бешенство горожан с исступленным противодействием приятелей. Вечер быстро сгущал темноту. Солнце сваливалось за горизонт, тонуло в вязких болотах. Бойня длилась долго, однако противостоять мечу Магов было невозможно. Орда редела, оставляя трупы. Закат начинал маячить красным горбом исчезающего солнца. Горб медленно опускался, жирно расползаясь по горизонту красной полосой. Вскоре схватка подошла к концу. Последнему горожанину Ванька сохранил жизнь. Отступил от него, тяжело дыша, опустил меч, утомленно отвернулся, глянул туда, где тихо сужался умирающий диск солнца, и ярко горела линия горизонта. Но не стоило отворачиваться от недобитого, ярость подкинула того с земли, и Малкин получил удар по голове. Чуть не выронил меч. Обернулся, выставляя острие перед собой. Перевертыш ринулся вновь и напоролся, меч вошел ему в живот. Горожанин рухнул замертво, а на перекошенном лице осталось лютое выражение, скрытое темнотой. Неумолимо близилась полночь. Ванька был сумрачен и молчалив. От бессмысленной крови тошнило, уже не верилось, что совсем недавно он жил другой жизнью, среди нормальных людей: рыжим, нескладным, с дурацкой прической, не высовываясь и терпя насмешки девчат. Все перевернулось в одночасье. Этот горожанин мог бы еще жить, но он выбрал смерть. Или смерть выбрала его по воле Философа. Ванька уже не пытался понять суть происходящего, но знал, что меч защищал их. Положив его на плечо, Ванька нескладной походкой, раздвигая копья трав, направился прочь от места побоища. Его силуэт в темноте стал таять. В небе скоро должны были проклюнуться неяркие звезды. Это небо Ваньке было и знакомым, и незнакомым одновременно. С одной стороны, он видел его таким привычным, как будто смотрел со своего балкона, но с другой стороны, земля будто вращалась в обратную сторону. Раппопет сорвался вдогон, догадываясь, куда направляется приятель:
– Возвращаешься в город? – поравнялся с Малкиным. – Сдается мне, туда нам хода нет, как к людям-собакам. В конце концов, когда-нибудь волки нас порвут. Не может бесконечно продолжаться везение. Ты сам помозгуй, меч однажды может исчезнуть неожиданно, как появился. И что тогда? Я бы сейчас не рисковал возвращаться. Сколько можно испытывать судьбу? И потом, все на тебя надеются, а ты их снова тащишь в самое логово зверя. Хотя по большому счету я не знаю, где сейчас безопаснее. Просто все непредсказуемо. Может, не пойдем в город? Что скажешь?
– Там Карюха, – глухо откликнулся Ванька. – Рядом. Глупо упускать такую возможность. Повезет, Карюха будет с нами, не повезет, останемся при своих. Риск, конечно, но, может быть, другого случая больше не представится. – Ванька большими шагами шел вперед, будто хорошо видел дорогу. На самом деле, шагал наугад, полагаясь на удачу.
– Скоро полночь, – напомнил Андрюха. – В полночь город кишмя кишит волками. Идем на дуро. Я никогда не был трусом, но сам головой в пекло не лез. Не верю, что Анька сказала правду. Сомневаюсь, что вообще знала, где Карюха. Философ играет в кошки-мышки, хотя я уже сомневаюсь, что он существует. Зачем бы он отдал на съедение Аньку? Ведь она старалась для него. Этот Философ тоже перевертыш, коли пожирает своих подопечных. Хотя мне не жалко волчицу. Она была тварью, туда ей и дорога.
Трава хлестала по ногам людей жестким частоколом зеленых штыков и особенно измывалась над Малкиным, как щупальцами спрута обвивала его лодыжки, мешала двигаться. Ваньке приходилось прибегать к помощи меча, погружая его в черную, густую массу ожившей зелени и отсекая черные щупальца. Сашка и Катюха подминали траву по следу Андрюхи. Володька опасливо замыкал цепочку. В темноте силуэты людей едва различались.
– Не бузи, Андрюха, – сказала Сашка, когда Раппопет умолк. – На этот раз Анька не соврала. Если бы соврала, осталась бы живой. Ее убили за то, что привела нас к Карюхе, и, возможно, не только за это. Ответ есть у Философа.
– Давайте поспешим, чтобы успеть до полуночи! – вклинилась Катюха и громко ойкнула, схватившись случайно за жгучую крапиву, прикусила язык, ощущая жжение в ладонях.
С каждой секундой сопротивление травы, воздуха и мрачных духов надвигающейся полуночи давило на Ваньку все сильнее. Духи охватывали его друзей, проникали под одежды, и глубже – в их сознания, наполняли тела нерешительностью, заставляли рассудки блуждать по лабиринтам безысходности. Все больше довлела зависимость от обстоятельств, нежели от собственных устремлений. Словно люди оказались в каком-то порочном круге, разъедаемые изнутри сомнениями, как лямблиями. Сердца не стучали, они барабанили в грудных клетках, дыхание захлебывалось, а утомленные ноги сами хотели развернуться и бежать назад как можно быстрее, чтобы сверкали пятки. Между тем, ломая свои страхи, Малкин упорно двигался вперед, изредка, не обращая внимания на усталость, переходил на короткие перебежки. И друзья следовали его примеру. Быстрее, быстрее добраться до цели, чтобы наступила, наконец, развязка. Тем временем темнота сгущалась. Тревожная, душная, чужая. Она пробуждала все, что крепко спало днем, пряталось от дневного света в закоулках теней и тьмы глубинной. Со всех сторон стали доноситься непонятные звуки, заставляли вздрагивать и съеживаться от клацанья и скрежета. Холодом обдавало позвоночники при всяком необъяснимом хлопанье над головами
