были такими же курчавыми, как мои, но я никогда не встречала людей с таким цветом кожи и такой внешностью, у которых не было бы как минимум таких же кудрявых волос, как у меня.
Ливингстон выбрался из-за столика с другой стороны, чтобы познакомить нас всех с Памелой. Только когда очередь дошла до меня и я пожала ей руку, глядя в эти большие карие глаза, я поняла, насколько умелым и неброским был ее макияж, за исключением помады. Однако благодаря урокам стиля от Жан-Клода я знала, что красные оттенки дарят тот самый необходимый мазок цвета, который выгодно оттеняет черно-белые костюмы. Встреча с Памелой лицом к лицу также дала мне прочувствовать вес ее личности, который моментально поднял ее с планки «симпатичная» до планки «красивая», так что я невольно улыбнулась ей, когда мы пожали друг другу руки.
Единственным, кто не улыбнулся ей в ответ, был Олаф — он нахмурился, а это значило, что он заметил ее красоту, ее личность или что там еще, но не захотел проникнуться этим. Или, может, ему просто не нравились высокие, а я перегибаю палку с проекциями.
— Я вас оставлю, чтобы вы могли обсудить дела, но если это не вопрос жизни и смерти, лучше тебе заглянуть ко мне потом и поцеловать меня на прощание.
Ливингстон улыбнулся. На нем уже были следы ее помады.
— Если ничего не случится, ты знаешь, что загляну.
Памела стерла следы своей помады с его губ большим пальцем, и это был до странности интимный жест. Мне вдруг стало грустно от того, что я сама без помады, а все мои любимые слишком далеко от меня, чтобы я могла оставить у них на губах ее след. Какие странные вещи могут заставить тебя скучать по дому и близким. В этот момент мне ужасно хотелось оказаться в Сент-Луисе.
Ливингстон дождался, пока Памела скроется из виду, и опустился обратно на диванчик. Я ни минуты не сомневалась в том, что он любовался ее задницей, но, очевидно, ему разрешалось куда больше, чем просто смотреть, так что все в порядке. Потом началось веселье с рассаживанием нашей компании. Когда собирается тусовка полисменов или военных, и их надо рассадить в публичном месте, возникают проблемы. Диванчик располагался у стены, что нас всех устраивало, но тут были свои трудности. Если сесть посередине, то спиной ты прижмешься к стене, и это хорошо, а еще у тебя будет широкий угол обзора. Чем дальше ты от середины, тем хуже будет обзор с той или иной стороны. И, конечно, если ты сядешь по центру, то в случае внезапного пиздеца будешь заперт столиком. Ни рвануть в бой, ни спрятаться. Придется как-то решать, что делать, сидя на месте. С боковых мест можно было легко вылезти при необходимости, но ты так или иначе оставляешь свой бок открытым, если садишься там. Сохранить хороший угол обзора, пожертвовав возможностью маневрировать, или потерять обзор, но сохранить способность быстро двигаться? Я знала, что у нас будут проблемы с рассаживанием. Чего я не знала, так это того, что Олаф усложнит нам задачу. Не следовало мне так расслабляться. Я определенно отрицала перед самой собой все то дерьмо, которое между нами творилось.
Ливингстон занял место посередине, что меня удивило, пока я не заметила, что столик легко выдвигается, и капитан вовсе не был им заперт. Очевидно, стол не был прикручен к полу, так что Ливингстон довольно быстро мог выбраться наружу. Или вообще опрокинуть стол, чтобы встать. Что бы вы ни видели в киношных перестрелках, большинство столов не защитят вас от пуль, потому что они сделаны из слишком хрупкого материала. Это только кажется, что они твердые и способны задержать пули.
Кейтлин уселась слева от Ливингстона, а Ньюман — справа. Я начала протискиваться за столик со стороны Ньюмана, и было логично, что Олафу придется сесть рядом с Кейтлин — с другой стороны диванчика, но он сел рядом со мной. Я прижалась так близко к Ньюману, как только могла, ну, или думала, что не могу прижаться сильнее, пока Олаф не опустился на диванчик, и вот уже пистолет Ньюмана врезается мне в бедро. С другой стороны моя голова оказалась в опасной близости от плеча Олафа.
— Может кто-нибудь подвинуться? Меня тут малость зажало. — Сказала я.
Все подвинулись, так что у меня появилось достаточно места, чтобы не врезаться бедром в кобуру Ньюмана. Я сама тоже подвинулась, чтобы не прижиматься лицом к плечу Олафа, как и к любой другой части его тела. Я не могла отсесть еще дальше от него, потому что опять врезалась бы в Ньюмана. Но не просить же мне всех вновь подвинуться? Мне хватало места, всем его тоже хватало, так что я постаралась убедить ту часть себя, которая хотела сползти под стол и пересесть на диванчик рядом с Кейтлин, что я не ребенок. Я могу быть адекватной в такой ситуации. Так что я велела тугому узлу, свернувшемуся у меня в животе, заткнуться, потому что я должна вести себя по-взрослому.
Я ждала, что Олаф воспользуется ситуацией, чтобы придвинуться ко мне вплотную, но он даже не попытался прижаться ко мне бедром. Впрочем, сидеть здесь все равно было тесно, хоть он себя и сдерживал. Наверное, дело было в разнице в росте или, может, в его плечах. И, хотя они не были такими же широкими, как у Ливингстона, мне все равно было тесно. Олаф, кажется, понял, что прижался ко мне слишком близко, потому что он поднял руку и перекинул ее через спинку дивана. Он не пытался подкатить ко мне таким образом или подавить меня своими размерами — его рука просто была слишком большой, чтобы мы могли комфортно сидеть на таком расстоянии друг от друга. Как только она оказалась на спинке диванчика, стало полегче. Размах его руки был настолько большим, что она простиралась за спину Ньюману аж до плеча Ливингстона. Господи, какой же все-таки Олаф огромный. Даже если бы он не был ебанутым, его рост был бы далеко за пределами моих предпочтений. Как-то не прикалывает чувствовать, что тебя подавляют физически, только потому, что вы просто сидите рядом.
— Клянусь, у меня нет вшей. — Сказала Кейтлин. Она пыталась шутить, но я видела, как она стрельнула глазами от Олафа ко мне. Ее голова была занята какой-то девчачьей математикой — вероятно, той, которая происходит, когда речь заходит о мальчиках и девочках. Мне совершенно не хотелось, чтобы она сделала какие-то
