Натюрлих, мамзель! Ну кто так может еще, кроме его сиятельства? Ooo, Yesss!
Он подскочил, попытался вытащить панчангатти из столешницы и не смог, а Комаровский сделал это легко, завернул кинжал в ткань.
– Донесение мне нарочный привез, досье на Байбак-Ачкасова, – сообщил он Клер. – Он весьма успешно строил чиновничью карьеру, будучи советником и при Государственном совете в чине коллежского секретаря, и при дворе, имея чин камер-юнкера. И при военном ведомстве графа Аракчеева. Наш пострел везде поспел. – Он произнес пословицу на русском, а затем снова перешел на английский. – Спал и видел получить чин тайного советника, и это в свои тридцать пять. Подавал разные записки, причем противоположного содержания, и графу Сперанскому, и графу Аракчееву – на тему, как нам обустроить Русь-матушку – с закруткой гаек или либерально. Однако после событий декабря прошлого года со службы уволен с малым пенсионом. Публикует стихи в журнале «Имперский инвалид», однако поэтическое сообщество, круг пиитов наших знаменитых, таких как Жуковский, Вяземский и Пушкин, его в упор не замечает, игнорирует. К нему мы с вами, мадемуазель Клер, сейчас и отправимся без его на то приглашения.
– А где он живет? – спросила Клер.
– В Сколково. Деревушка такая здесь есть на болотах и топях, как я в планах землеустройства вычитал.
Денщик Вольдемар приготовил экипаж, однако сам опять остался дома в тылу, получив кучу поручений насчет прибытия взвода солдат и дальнейших действий.
Отправились в Сколково – сначала по деревенским кривым проселкам, а затем по старому Рублевскому тракту, именуемому Царской дорогой. Клер заметила несколько очень богатых поместий вдали среди рощ и лугов – прямо дворцы. Но все они пустовали.
– Я все думаю о том, что мы вчера из документов узнали, – заметил Евграф Комаровский. – Раны топором – они были нанесены и Карсавину, и его лакеям в лесу, и Аглае, и кухарке. И немало сходства в способе нанесения ран – Карсавину почти голову отрубили и лакеев тоже обезглавили.
– Вы думаете, это один и тот же человек?
– Преступления разведены во времени. В двух убийствах вообще выходца с того света обвиняют. А кто его самого прикончил, так и не выяснило ведь следствие. И потом я…
– Что? – Клер смотрела на его внезапно помрачневшее лицо.
– Нет, ничего, глупые мысли в голову лезут…
Евграф Комаровский в этот миг думал о том, что увидел в доме еврея-ростовщика в горах Бюкк. Отрубленная голова служанки Ханны, откатившаяся к стене… Она пялилась на него из прошлого своими мертвыми глазами. И удары в лицо топором там тоже наносились…
– Подлец Захарка высказал мысль, что лакеи Карсавина знали нечто важное о происходившем в поместье незадолго перед убийством. И это для кого-то представляло опасность, поэтому их подкараулили в лесу и убили, обставив дело так, словно это исчадие адское, мертвец там правил кровавый бал. Что все сие было хитрой инсценировкой.
– Я понимаю, но почему вы так встревожены, Гренни?
– Да потому что много лет назад, как я вам рассказывал про Венгрию, я был тоже уверен, что передо мной ловкая инсценировка, но затем… я в какой-то момент засомневался.
Клер помолчала.
– Насчет того, что ваш очень плохой осведомитель поведал – будто Темный существует в реальности и надевает на себя, как оленью маску, обличье других людей, – молвила она задумчиво. – У нас в Англии есть валлийские легенды, и в Ирландии рассказывают, что существовал древний ритуал жертвоприношений языческих. Человека зашивали в оленью шкуру с рогами и травили собаками до смерти, убивали. Так что миф об Актеоне имеет под собой какие-то очень давние основания, еще с доисторических времен. Может, это отголоски нашей общей человеческой памяти? И еще… кинжал панчангатти… Это ведь ритуальное оружие у кургов, оно использовалось при жертвоприношениях, как нам говорил Нолли Гастингс. Я только не знаю, при каких именно и каким индийским богам. Жаль, я его плохо слушала тогда. Мое внимание было поглощено другим.
– Байрон… ваш Горди все мысли тогда ваши занимал, – хмыкнул мрачно Евграф Комаровский. – Конечно… я понимаю, не глупец же я. Вы и сейчас до сих пор его постоянно вспоминаете.
И они умолкли. А что тут добавишь?
И вообще, скоро только сказка сказывается, но не скоро дело делается – они добрались до деревни Сколково, когда солнце уже перевалило за полдень. Свернули с Рублевского тракта на деревенскую пыльную дорогу, и вскоре по обеим ее сторонам потянулись болота и чахлый лес, растущий на топях. Деревня Сколково насчитывала всего пять дворов – везде запустение и разорение. И отсюда всех бывших крепостных барина Арсения Карсавина сослали на каторгу и продали с торгов, а те, кто остался, немощные старики, доживали свой век в покосившихся гнилых избах.
За рощей на косогоре открылся взору желтый особняк, уменьшенная копия римского Пантеона с ржавой крышей и раскрошившимися ступенями, однако с гербом над фронтоном, от которого тоже почти ничего не осталось. Рядом с особняком травой заросли руины каких-то грандиозных строений. Евграф Комаровский объяснил Клер, что все это остатки былого великолепного дворца светлейшего князя Меншикова, сподвижника Петра. Он построил дворец в Сколкове для себя, но бывал там редко, наездами, а после его опалы и ссылки дворец переходил из рук в руки, разрушался. Арсений Карсавин купил его остатки вместе с землями, когда поселился в Одинцовском уезде. От всего дворца пригодным для жилья сохранился лишь флигель. Его и полумертвую деревню Сколково и получил в наследство Хасбулат Байбак-Ачкасов от своего Темного благодетеля.
Возле флигеля незаметно было никакого движения – ни дворни, ни слуг. На ступенях, как часовые, дежурили шелудивые кошки возле кучи рыбьих костей. Они чего-то ждали, глядя на три открытых окна на втором этаже флигеля.
Оттуда неслась тихая механическая музыка – словно завели музыкальную шкатулку. Avec que si, avec que la, avec que la marmotte…[26]
Простая прелестная мелодия «Сурка» витала над руинами меншиковского дворца, над сколковскими болотами с какой-то почти детской пронзительной нежностью и неприкаянностью. Клер отчего-то сразу решила, что тот, кто слушает сейчас бетховенскую песню, очень одинок и несчастлив в жизни.
Музыкальная шкатулка играла на мраморном столе, заваленном рукописями, черновиками стихов, книгами, гусиными перьями и имперскими картами. Над столом в тяжелых золотых рамах висели портреты Вольтера и вымышленного предка и почти сказочного героя Шамиля Хоттаба ибн Абдурахмана, которого в горных аулах Кавказских гор от вершин Тебуломсты до Чагема дети звали просто – старик Хоттабыч.
У стола стояло бархатное кресло, похожее на трон, но оно пустовало, потому что хозяин флигеля меншиковского дворца был занят под
