— Слышь, Банда, а что ты там вчера отчебучил?
— Да посвататься решил. К «объекту» охраны. А отец ее, Владимир Александрович, меня, видимо, не оценил. Не такой зять ему снился.
— Говорил я тебе — осторожнее!
— А я ни о чем не жалею, Валентин Кириллович.
И фирму нашу я не подводил, бдительности никогда не снижал, охрану обеспечивал — будь здоров…
— Да я не о том говорю… Ладно, Банда, пока. В девять будь у меня.
— Я понял. До свидания.
Возвращаясь в свою комнату, Банда еще собирался поспать, но заснуть ему так и не удалось.
Он лежал, ворочаясь с боку на бок, и, как и почти всю ночь, опять вспоминал проклятый вчерашний вечер, переживая его снова и снова и размышляя о том, как жестока бывает иногда судьба. А может, и не судьба, а люди, от которых зависит чужая судьба.
Он чувствовал, что Владимир Александрович не прав. Что он ради каких-то своих амбиций обошелся жестоко не только с ним, с Бандой, но и с собственной дочерью.
А иногда, моментами, он вдруг чувствовал себя оскорбленным до глубины души и, как ни старался не допустить этого, все же ненавидел отца Алины…
* * *
Валентин Кириллович снова определил Банду в группу быстрого реагирования, элитную команду «Валекса», до тех пор, пока не подвернется заказ на охрану «объекта», достойного умения такого специалиста, каким по праву считали в фирме Александра.
Банду это назначение вполне устраивало. Оно давало массу свободного времени, а значит, никак не могло помешать встречам с любимой.
Отработав утреннюю тренировку и убедившись, что на вечер их группа не получила пока никаких заказов, Банда влез под душ, потом на скорую руку переоделся и, вскочив в свою «мицубиси», вырулил в город.
Не доезжая до центра, он нетерпеливо притормозил у телефона-автомата и набрал домашний номер Алины, чтобы назначить время и место встречи.
Ведь дома у девушки ему отныне появляться было если и не запрещено, то по крайней мере нежелательно. Встречаться в очередной раз с Владимиром Александровичем у Банды не было никакого желания: теперь он мог запросто наговорить этому человеку массу грубостей и тем самым, возможно, сжечь все мосты, лишив себя надежды на примирение и взаимопонимание в будущем.
Трубку сняли на удивление быстро, буквально после первого же гудка, и тут же Банда услышал взволнованный и громкий голос Настасьи Тимофеевны:
— Алло, алло! Кто это? Алинушка, это ты? — она дунула в трубку, будто убеждаясь, что телефон работает. — Отвечайте же! Алло!
Банда просто не успевал вставить слово во взволнованную скороговорку женщины и только теперь, улучив мгновение, отозвался:
— Настасья Тимофеевна, здравствуйте! А что, Алины нет дома? Куда она…
— Сашенька, ты! О, Боже! — женщина громко зарыдала не в силах скрыть горе. — Сашенька, беда!
— Что случилось, Настасья Тимофеевна? — Банда вдруг почувствовал, как у него что-то оборвалось внутри, как холод проник куда-то глубоко-глубоко в грудь, ледяными иглами вонзаясь прямо в сердце.
Он знал еще по Афгану — это было плохое предзнаменование. В таких ситуациях сердце его не обманывало никогда — случалось самое худшее, что только можно было предположить. — Что у вас там произошло?
— Алинушку украли!
— Как? Что вы говорите?
— Украли доченьку!
— А где Толик?
— Искалечили его! — Настасья Тимофеевна кричала в голос, навзрыд, с завываниями, так, как умеют плакать только русские женщины в минуты самого большого горя, и Банда вдруг почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове.
— Кто украл? Когда? Где? Настасья Тимофеевна, вы слышите меня?
— Сашенька, спаси ее! Ты ведь любишь ее!
Спаси нашу Алинушку, Христом-богом тебя прошу!..
* * *
Банда летел по городу, не разбирая дороги, не обращая внимания на окружающие автомобили, на сигналы светофоров и запрещающие знаки. Наверное, если бы он ехал на любой другой машине, эта поездка по улицам Москвы в самое напряженное дневное время стала бы для него последней. Но мощные бамперы и высокая посадка, широкие колеса и объемные крылья «мицубиси-паджеро» внушали окружающим определенную дозу уважения, которая заставляла водителей других машин почтительно уступать ему дорогу, притормаживая на поворотах и освобождая его полосу движения. Странно, но даже ни одного постового гаишника не заинтересовало это ралли по столичным улицам.
«Мицубиси» влетела во двор дома Алины, и Банда пулей взбежал по лестнице на третий этаж, не звоня, а лишь толкнув знакомые двери.
В прихожей, у телефона, сидела Настасья Тимофеевна, и Банда поразился, насколько сдала, насколько постарела она со вчерашнего вечера.
— Сашенька, ты пришел! Ты найдешь ее, правда?
— Что случилось, Настасья Тимофеевна? Вы мне можете рассказать подробнее?
— Они украли ее!
— Кто?
— Звери! Фашисты! Будь они прокляты! Чтоб их земля не носила! Как их только мать родила, чтоб ей пусто стало, гадюке подколодной!..
Это было ужасно. Слушать убитую горем женщину было невозможно, и чтобы не свихнуться самому, Банда напряг все силы. Если только он правильно понял, рассудок ему в сложившихся обстоятельствах еще, ох, как понадобится.
— Настасья Тимофеевна, где Владимир Александрович? Вы слышите? — он легонько потряс за плечи бившуюся в истерике женщину и, дождавшись ее более-менее осознанного взгляда, повторил вопрос:
— Где Владимир Александрович?
Я должен с ним сейчас же поговорить.
— У себя. В кабинете. Заходи, Саша, к нему, к извергу этому. Если бы он тебя вчера не прогнал, ты был бы рядом с ней… Ты бы спас ее от этих гадов… — и она снова зашлась в безудержном плаче.
Банда поспешил в кабинет отца Алины.
Владимир Александрович сидел за своим рабочим столом, одетый в парадный генеральский мундир, и завороженно смотрел на стоявший перед ним на девственно-чистой столешнице телефон. Он будто гипнотизировал его, взглядом заставляя зазвонить.
Разительные перемены заметил Банда и в нем'.
Волосы, которые раньше можно было назвать русыми с проседью, теперь стали совсем седыми. Серый цвет лица и опустившиеся уголки губ, ссутуленные плечи и воспалившиеся глаза свидетельствовали о том, как нелегко сейчас генералу.
— Что вам угодно, молодой человек? — строго и резко спросил он вошедшего, но Банда не был уверен, что Владимир Александрович узнал его. Отец Алины смотрел на парня совершенно отрешенными, невидящими глазами.
