Келсо уехал в Архангельск, сказала она. На машине. На Север, он и этот корреспондент с телевидения.
Отлично, Зинаида, не спеши. Когда они уехали?
Вчера днем.
Точнее?
В четыре, может быть, в пять. Она не помнит. Какая разница!
Что за корреспондент?
О'Брайен. Американец. Работает в телекомпании. Она ему не доверяет.
Тетрадь?
Уехала. С ними вместе. Тетрадь принадлежит ей, но она не желает к ней прикасаться. Особенно после того, как узнала, что в ней. На ней проклятие. На всем этом лежит проклятие. Гибли все, кто брал ее в руки.
Она замолчала, устремив взгляд туда, где несколько минут назад было тело ее отца. И прикрыла глаза.
Суворин подождал, потом спросил: почему Архангельск?
Потому что там жила эта девушка.
Девушка? Суворин перестал писать. Что? Какая еще девушка?
— Послушайте, — говорил он несколько минут спустя, спрятав блокнот. — У вас все будет в порядке. Я лично об этом позабочусь, понимаете? Российское правительство это гарантирует.
(О чем он говорит? Российское правительство ни черта не может гарантировать. Российское правительство не в состоянии гарантировать даже того, что президент страны не спустит штаны на официальном приеме и прилюдно не испортит воздух.)
— Вот что я собираюсь сейчас сделать. Во-первых, даю вам номер моего служебного телефона, это прямая линия. Я попрошу одного из моих людей отвезти вас домой, хорошо? И вы наконец выспитесь. Я обеспечу охрану на лестничной площадке и возле дома. Никто не сможет добраться до вас и причинить вам какие-либо неприятности. Хорошо?
Он горячился, давая больше обещаний, чем мог выполнить. Мне следовало заниматься политикой, подумал он. У меня это выходит так естественно.
— Мы обеспечим безопасность Келсо. И мы обязательно найдем этих людей, этого человека, который сделал такое с вашим отцом, и мы засадим его за решетку. Вы меня слушаете, Зинаида? — Он встал и незаметно посмотрел на часы. — Я должен начать действовать. Мне пора ехать. Хорошо? Я позвоню лейтенанту Бунину — вы помните Бунина, вы видели его вчера ночью. И попрошу его отвезти вас домой. — На полпути к двери он оглянулся. — Кстати, моя фамилия Суворин. Феликс Суворин.
Милиционер и служитель морга ждали в коридоре.
— Дайте ей побыть одной, — сказал он. — И все будет в порядке. — Они как-то странно на него посмотрели. Было ли это осуждение или вялое проявление уважения? Он сам не знал, чего заслуживает, но выяснять не было времени. Он повернулся к ним спиной и набрал номер Арсеньева в Ясеневе.
— Сергей? Мне нужно поговорить с полковником... Да, это срочно. И мне нужно, чтобы мне обеспечили транспорт... Да. Вы слышите меня? Мне требуется самолет.
23
Согласно партийному личному делу, Варвара Сафонова более шестидесяти лет жила по одному и тому же адресу — в старой части города, в десяти минутах езды от набережной. Это был район деревянной застройки: к деревянным домам вели деревянные ступени с деревянных тротуаров — дерево старое, посеребренное временем, сплавленное,должно быть, задолго до революции из лесов в верхнем течении Двины. Зимой это место выглядело весьма живописно, если закрыть глаза на блочные многоквартирные дома, возвышавшиеся за деревянными. Возле них были сложены поленницы дров, то тут, то там в небо поднимались завитки дыма, обволакивая падающие хлопья снега.
По обеим сторонам широких пустых дорог стояли серебристые березы-часовые, а дорожное покрытие под слоем снега казалось предательски ровным. Но это не были дороги в подлинном смысле слова: «тойота» то и дело проваливалась в ямы глубиной мужику по колено, тряслась и металась из стороны в сторону в широких колеях, пока Келсо не предложил наконец остановиться и продолжить поиски пешком.
Он стоял, дрожа от холода, на досках, а О'Брайен тем временем рылся в багажнике. На другой стороне улицы выстроилось с десяток железнодорожных товарных вагонов. Внезапно самодельная дверь в конце одного из них открылась и из нее спустилась молодая женщина, а за ней — двое маленьких детей, настолько закутанных от холода, что их можно было принять за медвежат. Она зашагала по снежному полю, дети потащились за нею следом, с любопытством разглядывая Келсо, но женщина повернулась и- резким голосом приказала им не отставать.
О'Брайен запер машину и взял один из своих алюминиевых кейсов. Келсо не выпускал из рук пакет.
— Вы такое видели? — спросил Келсо. — В тех товарных вагонах живут люди. Вы можете себе это представить?
О'Брайен хмыкнул и натянул капюшон куртки.
Они шли по краю дороги мимо покосившихся деревянных домов, каждый из которых стоял под своим причудливым углом к земле и дороге. Летом земля оттаивает и движется, подумал Келсо, перемещая за собой дома. Образовавшиеся щели приходится забивать свежими досками, поэтому на некоторых стенах видны следы ремонтов, восходящих к царским временам. У него складывалось ощущение, что время здесь застыло от холода. Нетрудно было представить себе Анну Сафонову пятьдесят лет назад. Она шагала той же дорогой, по которой они сейчас шли, с коньками, перекинутыми через плечо.
Минут через десять за купой берез они отыскали улицу, а точнее — проулок, идущий от главной дороги. Здесь и жила старушка. Во дворе были курятник с курами, свинья и несколько коз. А сзади надо всем этим, как призрак среди падающего снега, возвышался четырнадцатиэтажный жилой дом-башня с выложенными плиткой стенами и горящими окнами на нижних этажах.
О'Брайен открыл кейс, достал оттуда видеокамеру и начал снимать. Келсо посмотрел на него осуждающе:
— Может быть, сначала узнаем, дома ли она, и спросим разрешения?
— Вот вы и спросите. Вперед!
Келсо взглянул на небо. Снежинки сделались крупнее, они были весомые, но мягкие, как рука младенца. От волнения он почувствовал в горле ком размером с внушительный кулак. Он прошел по двору, ощущая теплый дух, исходивший от коз, и начал подниматься по деревянным ступенькам черного хода. На третьей из пяти ступенек он остановился. Дверь была приоткрыта, и в узком проеме он увидел сгорбленную старушку, опиравшуюся обеими руками о палку. Она пристально смотрела на него.
— Варвара Сафонова? — спросил он.
Какое-то мгновение она молчала. Затем сказала:
— Кто спрашивает ее?
Он воспринял эти слова как приглашение подняться на две оставшиеся ступеньки. Келсо не был высоким, но когда он поднялся на шаткое крыльцо, то почувствовал себя великаном рядом с нею. У нее явный остеопороз, подумал он. Ее плечи находились на уровне ушей, и, наверное, поэтому от ее позы веяло настороженностью и подозрительностью.
Он откинул капюшон и второй раз за это утро произнес тщательно подготовленную заранее ложь: они в городе для того, чтобы снять фильм о коммунистах; они ищут людей с интересной биографией; ее имя и адрес им дали в партийном комитете, — а сам в упор смотрел на нее, пытаясь совместить эту согбенную фигуру со строгой матерью, промелькнувшей на страницах дневника девушки.
