да и оно выплачивалось с огромным опозданием. Оставалось только удивляться, как же василевс собирался оплачивать литьё пушек - дело отнюдь не дешёвое. Или все материалы должны были сами собой появиться из воздуха по воле Божьей, чтобы великий город смог противостоять нечестивым туркам?
Очевидно, василевс надеялся на некое чудо, ведь в последнее время в этом городе всё больше входило в обычай надеяться на чудеса. От Бога ждали помощи точно так же, как от христиан из других государств. И точно так же полагали, что Бог обязан помочь, хотя Арис был почти уверен, что в Святом Писании или богословских сочинениях нигде не сказано, что Бог кому-то что-то должен.
Арис не испытал никаких угрызений совести, когда по возвращении в турецкую столицу рассказал о мастере Урбане своему турецкому господину:
- Если предложить пушечному мастеру деньги, которых не платит василевс, то Урбан наверняка перейдёт на службу к турецкому правителю. И даже если ничего толкового на новой службе не сделает, то самолюбие василевса окажется сильно уязвлено.
Арис сам не говорил об этом со стариком-мастером лишь потому, что тот бы не поверил восемнадцатилетнему юнцу. Следовало найти кого-то повнушительнее, но искать следовало не тому, кто был послан в город лишь затем, чтобы разузнать и разведать. Турецкий господин похвалил "свою верную тень" за дальновидность и отправил в Константинополь четырёх евнухов с тайным поручением - побеседовать с Урбаном и, если согласится, даже заплатить задаток.
Вспоминая об этом, Арис радовался, что сумел заполучить такие важные сведения. Так охотник радуется добыче. Вот и сейчас, наблюдая за домом первого министра в турецкой столице, "верная тень" хотела бы увидеть что-то примечательное, но не видела ничего.
Судя по всему, первый министр не склонен был покидать своё жилище, поэтому Арис уже смирился с тем, что день пройдёт без приключений, когда увидел, как ворота приоткрываются. Оттуда вышел слуга, который тащил на плечах нечто большое, зашитое в старую верблюжью шкуру. Затем слуга медленно двинулся прочь от дома первого министра со своей ношей, и чем больше Арис на неё смотрел, тем больше начинал подозревать, что в шкуру зашит человек, а точнее - мёртвец.
Мелькнула мысль: "Неужели это наш вчерашний соловей? Первый министр убил своего секретаря за болтливость? Но откуда могло стать известно, что секретарь разговорился? В любом случае, если в шкуру зашит секретарь, то моему хозяину это не понравится. Кто же будет свидетелем, если свидетель мёртв?"
Вот почему следовало обязательно выяснить, кто же зашит в шкуру, и для начала Арис решил просто спросить - якобы случайно столкнулся со слугой-носильщиком на соседней улице и воскликнул:
- Эй! Всю дорогу загородил! Что это у тебя на плечах?
- Мёртвый невольник, - буркнул слуга, недовольный тем, что нести тяжесть ещё долго и никто не поможет, а Арис, конечно, до конца не поверил ответу про невольника и решил проследить.
Тень легко может стать незаметной. Скрываясь за углами домов, она обнаружила, что слуга первого министра со своей ношей направился вон из города. Затем пришлось оставить позади пригород, и вот Арис, стоя за стволом раскидистого дерева, увидел, как носильщик с трупом на плечах спускается по пологому берегу реки. Даже невольника, если он мусульманин, следовало похоронить. Если же мертвеца выбрасывали в реку, значит, он либо был христианином, либо провинился так сильно, что его решили наказать не только смертью, но и отсутствием достойного погребения.
Как бы там ни было, мертвеца, зашитого в шкуру, явно собирались отправить плавать, а Арис никак не смог бы его выловить, оставаясь незамеченным, поэтому припустился бегом вдоль берега, надеясь, что труп застрянет в камышах где-нибудь ниже по течению.
Как нарочно, труп понесло на середину, а там продержаться на плаву он мог не слишком долго. "Как только вода просочится под шкуру, мертвец пойдёт ко дну и всплывёт нескоро", - думал Арис.
Юноша уже успел решить, что лучше не рассказывать своему господину о мертвеце, вынесенном из дома первого министра, как вдруг на глаза попалась лодка, а рядом - хозяин-рыбак.
Рыбак явно не являлся турком, но и греческого языка почти не знал. Наверное, это был болгарин, ведь в окрестностях Эдирне жило довольно много болгар.
В итоге Арис на смеси турецкого и греческого, а также языка жестов объяснил, что надо выловить из реки вон тот "кожаный мешок", который плывёт вдалеке, и что эта услуга будет оплачена.
Вид денег сразу сделал болгарина понятливым. Он вместе с Арисом сел в лодку и быстро догрёб до середины реки, однако втащить находку в утлое рыбацкое судёнышко не получилось. Находка намокла, отяжелела, и судёнышко грозило перевернуться, если слишком сильно наваливаться на один борт. Тогда рыбак подцепил "мешок" багром, велел Арису не выпускать багор из рук, а сам сел на вёсла, и пусть юноша очень опасался, что находка утонет прежде, чем её успеют дотянуть до берега, всё обошлось.
После стольких хлопот тень оказалась даже разочарована, когда разрезала зашитую шкуру и увидела, что мертвец - не секретарь первого министра, а неизвестный старик. На шее старика обнаружился деревянный крестик, так что теперь сделалось понятным, почему этого невольника поленились предавать земле.
Арис устало побрёл прочь, но его остановили крики болгарина, возмущённого, что мёртвого христианина бросили вот так на берегу. Болгарин, судя по всему, и сам был христианином. А теперь получалось, что на его попечение оставили неизвестного покойника. А кто его будет хоронить? Кто оплатит отпевание?
Арис мог бы просто убежать, чтобы не возиться со всем этим, но он, сам не зная почему, вернулся и дал болгарину ещё денег, объяснив, что это - на похороны.
Конечно, было бы правильнее самому договориться обо всём с местным священником, но разговаривать со священником Арис ни за что бы не стал. В нём по-прежнему слишком сильно было отвращение ко всем церковникам.
* * *
Шехабеддин ждал продолжения разговора со своим юным повелителем целый день, но ждал не напрасно. После получения новости о том, что Халил-паша принимает подношения от румов, Мехмед снова позвал евнуха к себе, когда закончил дела с бумагами, то есть поздно вечером.
Встреча состоялась всё в той же комнате личных покоев. Правитель, теперь одетый тщательно и аккуратно, в красный кафтан поверх жёлтого, задумчиво восседал на возвышении среди подушек и потягивал подогретое вино из пиалы, а рядом на столике стоял
