На самом же деле речь гостя была краткой и емкой, и он уже открыл было рот, чтобы достойно ответить на нее, но тут вдруг грянуло, как гром с ясного неба:
— Твой сын — маленький лев, сильный и красивый. Но еще сильнее его мать, которая там одна, с двумя детьми… в немыслимой тесноте и без помощи, вынужденная работать, вскармливая грудью ребенка. Иди и сделай для них все, что должен, потому что от помощи нашей семьи она гордо отказывается. Будь мужчиной, Вадим Сергеевич Демьянцев! — выдал напоследок араб, развернулся и вышел из квартиры. Его твердые шаги прозвучали на лестнице — лифта ожидать он не стал.
За-е-…-сь… присел Вадим в кресло прямо в прихожей, чувствуя, что ноги не держат. В голове кипела каша из матерных слов — самых страшных и самых изощренных выражений, используемых в обсценной лексике. И он сдавленно шипел, поначалу с усилием выдавливая их из себя, потом громко проговаривая грязные слова, а потом уже просто орал их! Нужно было извергнуть из себя это что-то… то, что едва не взрывало его изнутри!
Прошел в ванную и встав в душевую кабинку, врубил функцию контрастного душа и самого жесткого массажа. Острые водяные иглы рванули из форсунок, впиваясь в тело. Холодно, жарко… холодно, жарко… остро, почти до боли — кожа горела. И будто чуть отошло… странно — от души отошло, схлынуло и восстановилась способность мыслить разумно. Подумалось, что зря отпустил вот так — нужно было допросить гаденыша, выяснить… а выяснять ничего не хотелось — он уже принял для себя. Все было понятно и так — обиженная за развод Ксюша не сказала о сыне. Он и сам сталкивался с таким. Не в своей, конечно, но в практике их конторы — женщины уходят, отомстив так мужьям — или не успев сказать или не желая. Вот же засранка… непонятно-радостно думал он. Нет, ну какая все-таки негодяйка!
Выйдя из душа, огляделся вокруг — родное все вокруг, семейное, благостное. Уютно и удобно обустроенное и обставленное его Ксюшей — их общий дом. Наше… сладко отозвалось и заныло в груди… в душе, наверное. А ведь все это время он поливал ее цветок — почему-то подумалось — хорошо как, что поливал…
Господи, спасибо тебе… — первый раз в жизни молился Вадим — за то, что так милосердно вытащил из персонального ада, за то, что направил, указал… Да! Я — мудак! Есть такое… все, о чем говорил этот… мальчик — правда. Хороший мальчик, и ему спасибо тоже. И нужно бы сказать, поблагодарить… А запросто!
Вадим ощущал радостный душевный подъем, разум был кристально чистым и мыслил продуктивно — Ксюшина мама, конечно же! Сама Ксюша не признается вот так — прямо. Раз уж молчала до сих пор, то и дальше станет отрицать очевидное. А вот Антонина Григорьевна женщина пожившая и опытная. Когда она поймет, что его намерения очень серьезны и он готов на вот это все… что ему только что озвучили, она обязательно поможет. Да она уже помогает, потому что откуда-то же узнал араб его адрес?
— Антонина Григорьевна, это Вадим. Здравствуйте. А когда Ксения собиралась рассказать мне о сыне? Вам не кажется, что ее молчание — это неправильно и недальновидно? Мальчику нужен папа, — звучал его голос радостно и торжествующе.
Теща молчала…
— У вас не получится отмолчаться, дорогая Антонина Григорьевна, я люблю Ксюшу, люблю Яну и сына тоже уже люблю, — радовался жизни Вадим, — у каждого мальчика обязательно должен быть папа. Я не знал о нем, но и так… я много думал, многое понял. И готов простить Ксюшу, просто забыть все, будто и не было. Я смогу… уже забыл, честное слово! Ну?! Что вы мне скажете? Я готов ехать за ними, мы снова будем жить вместе, все будет, как раньше. Вы разве не хотите этого? Чтобы Ксюша была не одна?
— Адиль, — обреченно пробормотала теща, — вот же… поросенок розовый. Уши бы ему оборвать… восточному мужчине. Вадим, сейчас же забудь все, что он сказал тебе. Ксюша нянчится с соседским ребенком, подрабатывает няней. Стыдно было, может… не объяснила названному брату, чтобы не совал деньги. Нет там твоего сына, Вадим, не нужно строить иллюзий. Клянусь тебе — твоего сына там нет. Я хорошо понимаю тебя и сама рада бы… верю, что ты готов и все такое…
— Ну, раз так… то очень жаль, — смеялся в душе Вадим над попытками тещи сохранить тайну, а в груди клокотало от радости. Да сейчас! Мальчишке он как раз поверил безоговорочно, а вот ей — нет. Не верю — говорил Станиславский! Плохо сыграно, мадам! Ну так и… выясним сами, значит.
Поставив в известность Валентину и Слава, Вадим купил билеты на ближайшую доступную дату, собрался, взяв самый минимум вещей… Его буквально распирало от чего-то такого… необъяснимого. Хотелось поделиться своей радостью со всем миром, выплеснуть на всех расстроенных и угрюмых то светлое и радостное, что переполняло его. Еще никогда в жизни не несло его вот так, не тащило на невидимых крыльях.
По дороге домой взгляд выхватил кресты небольшого храма и что-то опять же — необъяснимо дрогнуло внутри, захотелось вдруг… приспичило, можно сказать. Припарковавшись на обочине, Вадим энергично взбежал по крутым ступеням и вошел в темноватое старинное помещение. Время было далеко послеобеденное, и служба давно уже закончилась. В маленьком храме сейчас находилось всего несколько человек — женщина за стойкой в стороне, противоположной алтарю, прихожанка у иконы Богоматери и священник, который (проза жизни) прикручивал шуруповертом дверной навес, очевидно укрепляя его. Он промолчал, когда Вадим прошел мимо, но потом, когда тот стал озираться, негромко спросил:
— Вы что-то хотели? Заказать требу?
— Нет! — растерялся Вадим, — вернее… я пока еще не знаю.
— У меня сейчас есть время. Если хотите, я расскажу — что тут и к чему. Вон та женщина молится о здравии и благодарит, сейчас оперировали ее дочь. Простояла час на коленях. Все будто бы прошло благополучно, сейчас девочка в послеоперационной реанимации.
— Считаете — помогла молитва?
— Обязательно, — кивнул священник, — это же искренняя мольба, энергетический жертвенный посыл. Мать молит взять у нее и отдать ребенку, так почему Господу не услышать ее?
— Почему тогда умирают другие, хотя о них тоже зачастую молятся? — непонятно даже для себя самого зачем-то поддержал разговор Вадим, хотя меньше всего его сейчас интересовали религиозные прения. Может потому, что больше не с кем было поговорить, а острая необходимость в этом существовала? Даже мать сейчас ощущалась кем-то далеким и отстраненным.
— Бывает и так, — согласился священник, — на весах Господних молитва не перевесила… Чтобы ответить на ваш вопрос, нужно знать о каждом таком случае. Я не знаю — ответить не смогу, Господь знает.
— Тогда… — замялся Вадим и вдруг прямо посмотрел священнику в глаза: — У вас действительно — есть для меня время…?
Они тихо проговорили почти час, сидя рядышком на жесткой деревянной скамье в самом дальнем углу храма. На тот разговор с психологом это не похоже было ни разу, хотя почему-то оставило схожее послевкусие. Поп не поучал и не обличал. Молча выслушал Вадима, а услышав о сыне, перекрестился — «слава тебе, Господи». А потом зачем-то рассказал историю о совершенно постороннем мужике, который бросил семью — жену и двух детей и ушел к молодой женщине.
