с голоду умирать и ничем это не поможет, потому что не вечный, а мы можем ждать. Ты сядешь при матери, я в Розвадове, будем жить вместе… А если на развод не согласится, дадим ему пенсийку и ординарию.
– Злое лихо, сразу не даст себя сломать, будет пробовать кусаться, – говорила Домка.
Потом был тихий и неслышный шёпот; в Шнехоте всё кипело. Не мог уже сомневаться в подлом предательстве. Сперва у него собирался удар, подобный тому, который поверг его в костёле, но силой воли, в человеке сильной и порой все законы побеждающей, он отряхнулся от давления, какое почувствовал в груди и мозге, и шибко начал одеваться.
Надел на себя только опончу и тёплые ботинки. У кровати стояла толстая палка, с которой иногда прохаживался. Дрожащей рукой он схватил её и шатающимся шагом потащился к двери. Приложил к ней ухо, чтобы убедиться, что любовник ещё не ушёл, но как раз в эти минуты шёпот вдалеке объявил ему о прощании, противоположная дверь отворилась и Серебницкий выскользнул, наступила полная тишина в прилегающей комнате.
Шнехота задумался, что ему делать; сообразил, что ни к чему бы не пригодилось делать напрасный шум, когда уже любовника не было – он победил гнев, потащился в кровать, разделся и лёг.
Он отлично рассчитал, что это посещение последним быть не может.
На следующий день никто бы по нему не понял, что его угнетали желание мести и горячка. Был молчаливый, задумчивый, но ни слова не сказал жене, показывал ей обычное послушание, а под вечер, притворяясь сонным, желал пораньше идти спать, ему вовсе не сопротивлялись. Домка осталась в другой комнатке.
Будучи уверен, что жена его не зайдёт, Ян остался на часах, одетый, с палкой в руке, которую с нетерпением сжимал. Сел под самыми дверями, напрасно, однако… Он слышал, как жена посадила там слугу для слежки за домом, а сама вышла. Не вернулась до поздней ночи, пришла, напевая песенку. Уже нечего было ждать, старик лёг; уже вторую ночь не мог сомкнуть глаз. Его сильно жгло желание мести. Жалел, что в первый день заранее не вылез из укрытия. Имел и время подумать над положением, и искать средств обороны, но не имел никого с собой – был один, безоружный; мог отомстить за себя, не мог спастись. В эти минуты его ослепила страсть – речь не шла у него о себе и о спасении, о мести только… Ненавидел эту женщину, которой поддался, которой дал захватить себя, а никогда от неё даже малейшего послушания не видел.
Домка так не догадывалась о состоянии души своего мужа, что назавтра, видя его более бледным и жалким, насмехалась над ним и упрекала его, как обычно, что выбрался на старость играть роль молодого супруга. Шнехота смолчал, боялся выдать себя и случайно проболтаться. Пошёл заранее закрыться в своей спальне и быстрее подслушивать.
Было уже довольно поздно, когда снова послышался шёпот; его сердце начало биться сильней, ждал ещё, дабы удостовериться, что действительно прибыл гость. В конце концов сомнений не было. С палкой в руках, как призрак, он подскочил к покою, в котором жена сидела рядом со своим поверенным. Неожиданное появление Шнехоты сразу их ошарашило – имел время начать бить по плечам и голове Серебницкого, а потом замахнулся на жену. Затем гораздо более сильный молодой мужчина, видя, что женщина в опасности, схватил его за обе руки и повалил на землю.
Домка крикнула: «Безумец!» Её товарищ воскликнул: «Связать его, связать его!» Напрасно вырывался Шнехота и хотел кричать, жена ему платком заткнула уста, опасаясь в доме шума и авантюры.
– Давай полотенца или верёвку; связать его нужно.
– Безумец! – восклицали оба.
Несмотря на сильнейшие усилия Шнехоты, его связали руками назад, завязали уста, Серебницкий скрепил ноги и, взяв под мышки, отнёс его на его собственную кровать. Ян впал тогда в состояние какого-то забытья, которое позволяло ему слышать всё, что около него делалось, и даже не вздрогнул. Глаза были такие затуманенные, чувствовал, как кровь переливается по нему волнами, и думал, что его удушит. После совершения этого деяния уставшая Домка упала на стул.
– Ну что с ним теперь делать? – воскликнула она. – Что делать с этим дьяволом?
Серебницкий ходил задумчивый.
– Что делать? Действительно, это дьявольское дело. Кто мог ожидать, что подслушает? Ты заверяла.
– Потому что никогда с кровати не вставал, это остывший труп! – воскликнула с гневом женщина, презрительно глядя на лежащего.
– Что тут предпринять? Что предпринять?
Шнехоте показалось на минуту, что жизнь его в опасности. Серебницкий кровавыми глазами поглядывал на него, жена бы, наверное, не защищала; бессильный, связанный, он был на их милости. Достаточно было, чтобы сильный хлоп, который стоял над ним, сжал ему горло. Холодный пот выступил на висках человека, который никогда так близко не глядел в глаза смерти.
Уходящая жизнь пришла ему в голову, всё, что другие с ним терпели, что ему докучали. Божья месть висела над его головой.
– Этот платок может его удавить! – шепнул Серебницкий.
Домка пожала плечами.
– А, что мне там! Пусть удушит! – сказала она равнодушно. Законник ходил по избе, то останавливался и смотрел на Шнехоту, лицо которого приобрело трупную бледность.
– Жив ещё, – отозвался он.
– Что делать? – бессмысленно повторяла женщина.
Затем Серебницкий, как бы проснулся, воскликнул:
– Что? Тут нечего делать! Одна вещь остаётся. Пойду к бонифратам, пусть его возьмут. Заплачу, скажу им, что он сумасшедший, чтобы его не развязывали и не слушали, что бредит; ты подтвердишь?
– А! Безумный, значит, безумный! – хлопая в ладоши вставила женщина. – Это лучше всего, пусть его запрут… Я его знаю, он собственной желчью и злобой отравит себя. Езжай к бонифратам.
Затем заколебалась.
– Но я с ним не останусь одна! – добавила она. – Может развязаться, я бы в жизни не была уверена.
Серебницкий подошёл к кровате и, как мёртвое бревно толкнув обездвиженного Шнехоту, пощупал полотенцем связанные руки, они аж посинели, проверил ноги и платок на лице.
– Нечего опасаться, – сказал он.
– Я с ним не останусь. А если, упаси Боже… кончится? Я трупов боюсь…
– Слуга также не справится! – воскликнул советник. – Но прошу позвать его, как-нибудь это уладим.
Женщина сбежала сразу за служащими, крича на лестнице, что пан обезумел и что с ножом бросался на людей. Разбуженные слуги вбежали на верх…
– Двигай в карету, – закричал Серебницкий, – отвезём его в госпиталь.
Слуги стояли неподвижно, но пани повторила приказ.
Один из них осмелился идти наконец проводить в фиакр. Серебницкий был холодный и сознательный, сам взял Шнехоту под руки, слуге приказал взять его за ноги, и так отнесли его в карету. Он сам сел при нём и приказал ехать к бонифратам.
Час был поздний, улицы пустынны. Шнехота был наполовину бессознательный, с завязанным ртом; могли, поэтому, не
