его от месяцев мучений и от печальной перспективы сесть в тюрьму. Незачем напоминать, что участь полицейского в тюрьме незавидна. Если другим арестантам станет известно, что он полисмен, ему не останется почти никакого выбора, кроме как просить тюремную администрацию о защите — и оказаться в обществе тех, кто совершил преступления на сексуальной почве.
Было ясно, что он испытал облегчение (несомненно, такое же чувство испытывали и его родные), но в суде я не мог ничего сделать, чтобы открыто дать понять, что я услышал его благодарность. Я лишь кивнул в ответ.
Я чувствовал сострадание не только к невиновным подсудимым. Помню одного сикха средних лет, который насмерть зарезал жену на глазах у их общих детей. Да, такое преступление чудовищно, однако в его случае это была трагическая история, а не просто нечто мерзкое и низменное.
В глазах закона мужчина был виновен без всяких оговорок. Это убийство было первым и единственным преступлением в его жизни.
Он переехал в Англию из Пенджаба, когда ему было немногим меньше двадцати. Здесь он работал на металлургическом заводе. Для него был устроен договорной брак; невеста (из числа сикхов, родившихся в Англии) согласилась выйти за него замуж.
Важно отличать брак по сговору от брака по принуждению. Первое — часть превосходной системы, основанной на реалистическом понимании человеческой природы; второе же — просто чудовищно.
Молодой заключенный пакистанского происхождения однажды пожаловался мне на острые желудочно-кишечные симптомы, которые мне показались не слишком вероятными и которым не было очевидного объяснения.
Я осведомился:
— Вас что-то тревожит?
На медицинскую практику всегда влияют обстоятельства. Особенно это касается тюремной медицины.
— Нет, — ответил он.
— Вы уверены?
Тут он сказал мне, что находится под угрозой со стороны других арестантов пакистанского происхождения, которых у нас в тюрьме становилось все больше (их доля среди наших узников превышала их долю в населении страны).
Незадолго до этого он выступал свидетелем обвинения по делу об «убийстве чести»: мужчину и его сына обвинили в том, что они убили дочь мужчины (и, соответственно, сестру его сына) за то, что она отказалась вступать в принудительный брак со своим кузеном, живущим «там, на родине». Его показания имели решающее значение в этом деле, и другие юноши его круга сочли, что он не просто «подвел своих», а совершил нечто худшее, вроде предательства или измены: его поступок словно бы стал угрозой для всей системы, которая приносила им такую пользу.
Для этих молодых мужчин браки были «договорными», но для молодых женщин они были принудительными. Такие мужчины одобряли эту систему, ибо она позволяла им жить вестернизированной жизнью вне дома (под этим они подразумевали обычное распутство), а дома наслаждаться всеми удобствами наличия сексуальной партнерши и прислуги в едином лице жены.
Это было и удобно, и приятно; они считали, что вполне этого заслуживают. Это была система, которая нуждалась в надзоре, чтобы женщины из нее не вырвались. В этой системе властвовал принцип «всё или ничего». Мой пациент считался предателем и угрозой и должен был быть наказан — как и жертва этого убийства. Считалось, что «убийства чести» должны продолжаться без всяких помех со стороны «своих». Я тут же организовал для этого молодого человека перевод в другую тюрьму — где его не знают.
К сожалению, в случае упомянутого выше договорного брака муж и жена оказались несовместимы — не в том смысле, что они вечно ссорились. Они имели разные основополагающие жизненные цели, поскольку у них было абсолютно разное прошлое. Мужа вполне устраивали усердный труд, покупка домика, спокойная жизнь и достижение всех целей в социальной сфере, которые у него могли быть, через своих детей. Он был для них своего рода стартовой площадкой, обеспечивая им стабильный и комфортный дом, поощряя их к хорошей учебе в школе, чтобы затем они могли получить профессию.
Он шел к этой достойной цели со спокойным героизмом. Но его жене этого было мало: она мечтала о более ярком и увлекательном существовании, чем у домохозяйки и матери двух детей, каких бы успехов они ни добились в далеком будущем. Скорее, она мечтала о роскошной жизни, о ваннах из ослиного молока (выражаясь метафорически).
Ей не хотелось иметь маленький автомобильчик для поездок по хозяйству: она мечтала о BMW. И муж добыл для нее эту машину единственным известным ему способом — увеличив продолжительность своего рабочего дня. Между тем в один из близлежащих домов (через один-два от их жилища, на той же улице) въехал привлекательный мужчина экзотического происхождения, и вскоре они с этой женщиной сделались любовниками. Об этом узнал муж (чей долгий рабочий день облегчил им путь к тайной любви). Между супругами разразился ужасный скандал, однако муж простил жену, когда она заявила, что этот роман окончен и больше не возобновится.
Тем не менее она вела себя как прежде. От своего желания получить BMW (уже удовлетворенного) она перешла к желанию обзавестись зимним садом в доме. Чтобы семья могла себе это позволить, мужу пришлось снова удлинить свой рабочий день. Но однажды он вернулся домой раньше, чем ожидалось, и, как с детской непосредственностью сообщил
один из его детей, только-только ушел сосед, который лежал с матерью ребенка. Для мужа это стало последней каплей. Плотину прорвало.
Он помчался на кухню, где его жена заваривала себе чай. Он передал ей слова ребенка. Она не могла отрицать произошедшего и заявила мужу, что не любит его, что он скучный тип, что он не в состоянии ее обеспечить: ей требуется больше. Схватив кухонный нож, он ударил ее — к несчастью для его защитников, много раз. Дети всё это видели, стоя в дверях кухни. К счастью, детские воспоминания часто фрагментарны; в этом случае можно было надеяться только на амнезию.
На первом полицейском допросе мужчина заявил, что действовал в рамках самообороны. Он по-прежнему это утверждал, когда я с ним встретился. Мол, это жена атаковала его первой.
Хоть это и не входило в мои обязанности, я посоветовал ему отказаться от такой линии защиты: в суде она выглядела бы неубедительно. На единственном ноже, обнаруженном на месте преступления, были лишь его отпечатки пальцев и больше ничьи. При этом на ноже была лишь ее кровь. В отличие от жены, у мужа не было никаких травм, наводящих на мысль о самообороне. Да и в любом случае она была хрупкая женщина, а он — крепкий мужчина, так что он мог бы легко угомонить ее, не нанося ей так много телесных повреждений.
Увы, тот факт,
