что может произойти в жизни.
Хельмут забрал меня к себе. Я должна была заниматься хозяйством, гладить его одежду и готовить. Меня поселили в цокольном этаже его дома. У него был большой дом – несколько комнат. Работы было еще больше, чем на заводе. А времени на сон и отдых не оставалось вовсе. Но это было не самое страшное. Вскоре стало ясно, что Хельмут стал смотреть на меня не просто как на служанку. Однажды он приехал домой сильно подвыпивший и заставил снимать с него сапоги. Он смотрел на меня и криво улыбался. А потом…
Лена заплакала. Волгин, едва касаясь, провел рукой по ее лицу. Она прижалась мокрой щекой к его ладони.
– Я нашла в чулане веревку, нацепила на крюк, снизу поставила стул и даже успела на него взобраться. Но тут появился Хельмут. Он будто ждал этого момента. Он швырнул меня на пол и стал избивать. Я плохо помню, как это происходило. Помню только, что рот был полон чего-то соленого, и я не сразу поняла, что это кровь. А когда поняла, то подумала, что он выбил мне зубы. Но нет, зубы остались целы. Видимо, кровь пошла откуда-то изнутри. Не знаю… Он все время повторял: «Не смей так делать, не смей! Ты запомнила? Повтори!» Я ничего не могла говорить. Я только чувствовала, что мне становится легче, потому что боль физическая притупляла другую боль, которая жила во мне после той ночи.
Я думала, что это никогда не кончится. Понимала, что Хельмут не отпустит меня от себя. Скорее убьет, но не отпустит. Когда начались бомбардировки Нюрнберга, я молилась, чтобы бомба упала на наш дом. Самолеты гудели, все сотрясалось вокруг, но дом оставался цел.
Я сбежала от него только в конце апреля. Уже было ясно, что война вот-вот закончится, что Германия проиграла. Все вокруг были в панике, никто не понимал, что происходит. Даже Хельмут. Он всегда был такой твердый, уверенный в себе, а тут словно потерялся. Он стал забывать запирать меня, когда уходил из дому. Его вызвали куда-то, и это был мой шанс. Я сбежала из дому в чем была.
Меня приютила немецкая семья в небольшой деревушке. Пожилые люди. Женщину звали Ханна, у нее была очень грустная улыбка. Не знаю, как я добралась туда. Просто шла куда глаза глядят. Меня спрятали на чердаке, и я смотрела сквозь окошко, как сбегала из деревушки местная администрация. Они грузили папки с бумагами в коляски мотоциклов, а то, что не могли прихватить с собой, жгли прямо во дворе здания.
А потом пришли американцы. Улыбчивые, молодые. Немцы выходили их встречать с цветами. Кто-то говорил, что русские вот-вот возьмут Берлин. Война была закончена.
В комендатуре мне сказали, что вернуться домой будет непросто. Я должна доказать, что не сама сюда приехала. Сказали, что всех, кто возвращается, отправляют в лагеря. Это было невыносимо: еще один лагерь? За что?.. Я понимала, что еще один лагерь я просто не выдержу. Мне велели ехать на запад, сказали, что там хорошо, что там мне будут рады. А дома все разрушено. Сказали, что в России сейчас голодно, но мне было все равно. Я хотела домой! Но не знала, как вернуться.
А потом появился полковник. Наш. «Хочешь домой? Тогда послужи Родине». Он узнал, что во время войны я жила в доме Хельмута. Полковник вообще очень многое знал. Знал, что Хельмут собирает беглых гитлеровцев. Знал, что готовятся диверсии. Знал, что подпольщики хотят напасть на тюрьму, чтобы освободить заключенных. Он мог бы арестовать Хельмута, но не собирался этого делать. Ему нужна была информация. Полковник понимал, что Хельмут – вовсе не главный, за ним кто-то стоит. Он настоял, чтобы я разыскала Хельмута, встретилась с ним, чтобы дала понять, что могут быть новые отношения. Хельмут был очень рад меня увидеть. Я не думала, что он так обрадуется. Он больше не вел себя со мной, как со служанкой. Я даже оказалась в привилегированном положении. У меня своя комната, меня никто не тревожит, никто не может войти ко мне без стука, даже Хельмут. Такое ощущение, что с окончанием войны что-то изменилось в нем самом: он стал обходительнее, внимательнее. Он даже стал вести при мне секретные разговоры. Я что-то разузнавала, сообщала полковнику. Мы очень редко встречаемся; полковник сказал, что это опасно и лучше, если нас вообще никогда не увидят вместе. Если появляются важные сведения, я пишу донесение и оставляю его в руинах, в старом почтовом ящике, а кто-то забирает и передает по назначению. Я должна улыбаться Хельмуту и показывать, что он мне нравится, а тем временем слушать и наблюдать. Но я не умею этого делать, Игорь! Я ненавижу хитрить и притворяться! Если бы я только могла доказать, что не сама сюда приехала!..
Я искала свои документы, обращалась на завод, где работала. Ничего. Потом пыталась найти тетку, писала. Я надеялась, что она сможет подтвердить, что я своя, что я не предательница. Она же единственная, кто у меня остался. Мне отвечали, что никаких сведений о тетке нет. Она исчезла в 1943-м. Может, погибла. Столько людей пропало и затерялось во время войны!.. Я просила полковника помочь, однако ему не до этого.
Однажды я увидела у Хельмута какие-то бумаги. Я сразу поняла, что они очень важные. Это был архив с документами на угнанных в рабство и множество других материалов; люди Хельмута прятали этот архив в горах, неподалеку. Я выкрала несколько листков. Хельмут стал их искать и даже поглядел на меня с подозрением, но я сделала вид, что ничего не знаю. Я решила, что среди бумаг может найтись и досье на меня. Я все передала полковнику. Но в горах был бой, и архив уничтожили. Весь. Дотла…
Теперь полковник перестал мне доверять. Сначала я не могла понять, в чем дело, потом до меня дошло: он считает, что я веду двойную игру, что это я передала Хельмуту известие про Паулюса. Но он ошибается. Я тут ни при чем. Я никогда ничего не рассказывала Хельмуту, хотя он и хотел, чтобы я работала на него, хотел, чтобы я втерлась к тебе в доверие. Мне это было на руку: я могла уходить из его дома и быть с тобой – хоть немного. Но сейчас все изменилось. Хельмут запретил мне встречаться с тобой. У него появился источник среди советских. Я написала донесение полковнику, но никто не забрал его из тайника.
