Доран медленно выпрямился и тихо спросил:
— А вы хоть раз задумывались, почему ваши люди выполняют мои приказы?..
Оленский дернулся, и щеки его запылали, как костер. Трость он сжал так, что пальцы побледнели.
— Вы намекаете на мою некомпетентность?!
— Открыто заявляю, — и оскалился, уперев локти в стол и опустив на сцепленные пальцы подбородок. — Лучше уделите внимание своей дочери, а дела управления доверьте мне. У вас останется жалованье, у меня же наконец-то будут развязаны руки относительно ваших людей, в чём я, уверяю, крайне нуждаюсь.
— Как вы смеете предлагать мне подобное! — повисшую после патетичного восклицания паузу Доран нарушать не стремился, показывая, что он высказал все, что хотел. — Правильно раньше неженатых на должности глав не брали! Если бы у вас была семья, вы были бы благоразумнее.
Посчитав, что он высказал всё, виконт Оленский покинул мрачный кабинет, а Доран почувствовал, как злость затмевает разум. Можно подумать, он хотел быть одиноким! Будто выматывающая служба была пределом мечтаний! Доран схватился за голову, чуть не распластавшись по столу. Опять, опять и опять он видел последние мгновения жизни его Лааре. Теперь же еще вспомнился и выкидыш — комок чего-то алого, и его изможденная супруга, которая была важнее той недоразвившейся жизни…
В груди стало горячо, и Доран не сразу понял, что не от боли — его вызывал по кристаллу эстера Паоди.
— Доран, приезжай во дворец. Нам нужно поговорить, — сказал хмурый император и исчез.
Пришлось ему волей-неволей выбираться из темного угла, нанимать экипаж и отправляться на север города, мимо горгулий, которые, хоть и стояли каменными стражами моста, всё равно смотрелись слишком живыми для бездушного камня.
— Ваше величество, слушаю вас, — вошел Доран в знакомый кабинет, где над бумагами корпел император, одетый в парадную форму.
— Нас ждет долгий разговор, так что присаживайся.
Доран опустился в кресло, подозрительно прищурившись: слишком пристально Паоди смотрел на него, и в воздухе висело ощущение чего-то неминуемого и страшного. Оно собралось клубами дыма, обвило шею и готовилось затянуть петлю.
— Я долго не верил слухам, Доран… Но твое поведение выходит за рамки. Молчи! — он покачал головой и заправил за ухо выпавшую прядь волос. — Я думал, что служба поможет тебе оправиться от потери супруги, и в первое время так действительно случилось. Ты всегда умел читать людей, так что я до сих пор считаю Тайный сыск твоим призванием… Однако сейчас ты пытаешься взвалить на себя всю преступность Лотгара. Это не дело, Доран. Я не хочу хоронить тебя так рано.
— Но ты правишь всей империей, смею заметить, — всё же вставил реплику герцог, скрестив руки на груди.
— Корона — это другая статья. И мы будем говорить о тебе, не надейся сбить меня. В общем, Доран, я долго думал и даже советовался с Саирой — а это бывает редко по какому вопросу!
Герцог напрягся, поскольку даже не мог представить проблемы, из-за которой императору, решительному и уверенному человеку, мог потребоваться чей-то совет.
— Ты не имеешь права ослушаться моего приказа. Помнишь об этом?
— Все мы подданные короны, и Ваше Величество вольно распоряжаться нами, как захочет, — он прищурился, невольно подавшись вперед, как готовый к атаке хищник. — Но мне совершенно не нравится этот разговор!
— Тебе в последние годы вообще ничего не нравится. Возьми желтую папку со стола, — и Доран послушался, но открыть не решился. — Вижу, догадываешься. Да, я приказываю тебе жениться. Именно на этой особе. А чтобы ты остыл, отправишься с проверкой на север. Только твоему отчету о замерзших деревнях я поверю.
Герцог Хайдрейк безмолвствовал. Внутри боролись ненависть, страх, ярость и боль, и он боялся невольно оскорбить друга и императора. Папку хотелось сжечь, отказаться от чести снова идти в Догир с женщиной, хотелось высказать всё, что он думал о неожиданной командировке в разгар необъяснимых событий в столице… Но сдержался и чуть дрогнувшими пальцами открыл папку, откуда ему в сердце взглянули темно-карие глаза наивной блондинки, сильно похожей на Лааре. Он невольно очертил кончиками пальцев контуры лица, выискивая все несоответствия образу из памяти.
— Паоди, ты жесток!
— Она похожа на Лааре и характером. Милая, кроткая, любящая. Из графской семьи. Доран, она — то лекарство, которое тебе нужно.
— Тебе не жалко отдавать эту девочку замуж за мою репутацию? — он спросил с доброй насмешкой, хотя эмоции внутри кипели.
— Доран…
Но договорить император не успел — в кабинет ворвалась младшая принцесса:
— Мама родила! — этот темноволосый вихрь подлетел к столу и замер у него, сияя глазами.
Паоди поднялся, и лицо его одновременно выражало и удивление, и радость, и беспокойство. Жесткий император пропал, появился старый друг Дорана, который вновь стал счастливым отцом.
— Наречешь? — спросил Паоди его.
— Пойдем, — кивнул, потому что от таких предложений не отказывались.
Дворец захлестнула атмосфера свершившегося чуда, и передаваемая шепотками новость облетела все его коридоры, каждый невольно застывал, ощущая собственную причастность к самому таинственному явлению мироздания — рождению жизни. У дверей в покои Саиры стоял седой лекарь с чемоданчиком, а его трясла и допрашивала с фамильной настойчивостью старшая принцесса, жаждавшая увидеть ребенка.
— Ваше Высочество, сначала должно случиться наречение, и только после этого вы сможете увидеть ваших младших братьев, — растолковывал он нетерпеливому подростку, но та, как заведенная, не желала успокаиваться.
— Братьев?! — Паоди застыл, держась за ручку двери. — То есть…
— Да, Ваше Величество. У Лотгара появились два принца, — улыбнулся тот, поправив пенсне.
— Доран, за мной, — скомандовал Паоди.
Герцог вошел в душные покои, где на сбившихся простынях лежала встрепанная, как простолюдинка, Саира, державшая двоих младенцев, аккуратно спеленатых. Изможденная и уставшая, она ярко улыбалась, а на мужа посмотрела с обожанием.
— Доран, ты согласился стать нарекающим? Спасибо! Я верю, что ты выберешь им достойные имена.
— Почту за честь, — натянуто улыбнулся он, принимая из рук Саиры появившегося на свет первым мальчика.
Кроха спал и выглядел так спокойно, как умудренный годами мужчина, в то время как второй вертелся, норовя соскользнуть с руки матери. Живое тепло, мягкий свет и счастливая женщина будили боль и нежелательные воспоминания, но при взгляде на детей они отступали. Доран понял, как назвать детей, как только заметил разницу в их характерах.
— Я нарекаю его Латроде, — протянул первого ребенка счастливому до одури отцу и взял у Саиры второго, — а его — Кайненом.
— В честь великого ученого и легендарного героя? — прошептала Саира, с обожанием глядя на светившегося от счастья мужа. — Доран, Доран… Спасибо, — шепнула она одними губами.
