class="p1">– Приглашаю тебя на танец.
Почему в жизни не получается замедлить действие, как в кино? Отчего нельзя прокрутить один и тот же эпизод несколько раз, чтобы вновь и вновь чувствовать замирание сердца, чтобы впитывать пристальный взгляд, настойчиво пробирающийся к душе, и повторно переживать скольжение сильных рук по талии и спине?
Вместо ответа Матвей встал, притянул меня к себе, убрал от моего лица волосы и осторожно, чуть касаясь, погладил по щеке тыльной стороной ладони. И эта нежность получилась такой простой и естественной, что я даже не смутилась. Будто иначе мы и не могли начать танец.
– Ты каким-то невероятным образом оказалась здесь, – шепнул Матвей.
– Это все бутылка… – ответила я и улыбнулась.
* * *
Петербург. Далекое прошлое…
Поезд задерживался, и Соня отпустила Лизу. Теперь, когда она осталась одна, не было необходимости демонстрировать спокойствие или улыбаться. Вокзал – это как раз то место, где плохое и хорошее живет своей жизнью: уезжает, приезжает, смешивается с криками лоточников, суетой пассажиров, запахами дороги… Именно здесь мать оставила Соню и ушла в неизвестном направлении, не сожалея ни о чем, не оборачиваясь. Колючий ветер тогда дул в спину, и волосы все время закрывали лицо…
Лешка Соловей. А он и не знает, что они теперь не увидятся.
Что ему скажут?
Уехала навестить родственников?
Сколько он будет помнить ее – Соню? Или Оля не позволит скучать?
В субботу на вечере у Льва Григорьевича зазвучит музыка, и нарядные пары заскользят по полу. Улыбки, смех…
«Отчего зеленая бутылка не забрала эту беду? Отчего?!»
И как теперь исправить детскую ошибку, если счастье возможно только рядом с…
Соня прижала ладонь к груди и судорожно вздохнула. Столько всего случилось за последние дни: время подхватило ее точно песчинку и понесло вперед, окуная с головой в прошлое, настоящее, будущее… Лешка Соловей. «Значит, в субботу ты не откажешь мне? И хотя бы пять танцев будут моими?»
Нет, будущее померкло. Его не стало.
Соня повернула голову и посмотрела на приближающийся поезд. А она в водовороте событий и не успела или не посмела признаться себе в самом главном: счастье без Соловья невозможно. Ни маленькое, ни большое. Никакое.
– Я не могу без него жить, – слетело с губ, и Соня почувствовала, как в груди становится горячо, будто душа вспыхнула, и ее уж не потушить. Да, они два одиноких сердца, накрепко связанные жизнью на чердаке Прохора, но дело не в этом… – Я не могу без него.
Взгляды и жесты Соловья всплывали в памяти, слова кружили и вызывали улыбку и слезы одновременно.
«– Теперь у тебя борода…
– Не нравится? Хочешь сбрею?
– Не знаю. Я, наверное, еще не привыкла.
– Не такая уж и колючая, правда?
– Совсем не колючая…»
Соня бы все отдала, чтобы сейчас оказаться рядом с Лешкой. Но, если его чувства лишь дружеские, если ему будет также приятно танцевать с Олей?..
Ничего не исправить. Ее ждет поместье, озера, березы и сосны. Ее отправили в ссылку и вернуться нельзя.
Пассажиры засуетились, поезд застучал, зашипел, зафырчал и уехал. Соня осталась стоять на перроне, все еще прижимая ладонь к груди. Она понимала, что сейчас, быть может, совершила непоправимое – Николай Степанович не простит ослушания, но крик души не позволил сесть в вагон.
Развернувшись, Соня пошла прочь от вокзала, шаг ускорялся и дышать постепенно становилось легче. Дорога была одна – к Берте. Там, в магазине певчих птиц, она выпьет чашку горячего чая и согреется, потому что холод завтрашнего дня уже подкрадывается к горлу и сотрясает тело мелкой дрожью.
«Лешка… Лешка… Станешь ли ты меня искать? Увидимся ли мы еще с тобой?»
Соня посмотрела вверх, будто там, среди облаков, мог появиться знак или ответ. Но небо хранило молчание.
Почему нельзя повернуть время вспять, она бы постаралась что-то исправить, изменить, нужно было сделать все, чтобы не оказаться утром на этом ветренном прощальном вокзале…
Около магазина певчих птиц Соня остановилась, взглянула на свое отражение в витринном окне, и попыталась представить, что скажет Берте. Невозможно попроситься обратно, но есть ли у нее теперь дом? «Ты мне не интересна и не нужна. Мы выросли, я выйду замуж за Алексея и… Для тебя больше нет места в нашей жизни». Оля из ревности сделает все, чтобы соперница исчезла.
Аглая стояла за прилавком перед открытой книгой для торговых записей, увидев Соню, она вынула из рукава простого серого платья носовой платок и принялась его нервно складывать. Ее глаза были красными, а вечно веселые конопушки побледнели.
– Доброе утро, – сказала Соня и, уловив нервные движения Аглаи, торопливо спросила: – Что случилось?
– Берта… – выдавила та, и, не в силах больше сдерживаться, зарыдала. – Берта умерла… Она запретила тебе говорить… Вот я даже и записочки не послала… Берта, моя добрая Берта… – Слезы текли по щекам Аглаи, но она совершенно забыла про платок и вытирала их то рукавом, то тыльной стороной ладони. – Вот, как ты последний раз приходила, так она помолилась, легла спать, а на утро уж и не встала. Сказала еще перед сном: «Все я сделала, что надобно было, запомни мой наказ. Помру, зеркало не завешивай, черное не надевай, плакать не смей и Соне потом запрети. Учти, с неба на вас смотреть буду, начнете печалиться, разозлюсь!» А я вот плачу и плачу. А вдруг и правда Берта на меня смотрит… – Аглая всхлипнула, шумно высморкалась в платок и сделала попытку успокоиться. – Уж похоронили, рядом с могилой столько ромашек растет… Она велела еще: «Соне скажешь, только когда она придет, и ни днем раньше. Нельзя ей ничего худого знать сейчас, всему свой срок». Вот откуда она ведала, что умрет? Я ей совсем не поверила, накрыла одеялом, воды оставила и ушла. Дура я, ох, дура!
Соня привалилась к дверному косяку. Клетки зарябили, понеслись по кругу, щебет птиц смолк, а затем, наоборот, вспыхнул. Слезы, накопившиеся за утро, потекли по щекам непрерывно, но рука не поднялась стереть их: тело наполнилось тягучей слабостью, спасенья от которой не было.
– Берта, – прошептала Соня и закрыла глаза.
– Подожди, подожди, – всхлипывая, затараторила Аглая, – я сейчас магазин закрою и провожу тебя в кухню… Тебе сесть надо, подожди, подожди… И не плачь, пожалуйста, не плачь. Я и сама еле держусь, но Берта не велела плакать. Вот точно она сейчас на нас смотрит. Вот точно! Нельзя же ее расстраивать…
Соня и не поняла, как оказалась в кухне, горячий чай обжигал язык, но она не обращала на это внимания.
– Повтори, пожалуйста, еще раз, что она сказала?
