и дальше будут тут сидеть и зевать, то и его снова вгонят в сон, а это ему сейчас было совершенно не нужно. К тому же, как работники, они сейчас совершенно ни на что не годились: еще отпилят спросонок друг другу оставшиеся пальцы или молотками их отобьют.
– Ладно, – смилостивился Брекенбок. – Тоже пошли вон. Два часа. Не больше. В пять чтобы были на сцене. Будете работать весь вечер и всю ночь, в свете фонарей и искусанные ночными бабочками.
– Вы сама любезность, сэ-э-эр! – зевнул один.
– Благодарим, сэ-э-р! – зевнул другой.
Бульдог Джим тоже поднялся на ноги.
– Только не говори, что и ты идешь спать! – воскликнул Брекенбок.
– Не говорю.
– Да что же это такое! – Хозяин балагана гневно сжал кулаки. – И почему меня окружают одни сони и лентяи!
– Не горячитесь, сэр, – ответил старый механик. – Вы же знаете, что после обеда наилучшее время прикорнуть на пару часиков.
– Обеда не было!
– Но время послеобеденное…
– Убирайся с глаз моих!
Дважды повторять Бульдогу Джиму было не нужно. Он торопливо покинул кухонный навес, ковыляя лунатической походкой в свой фургончик следом за Бенджи и Бонти.
Брекенбок хмуро глядел им вслед.
В этом тумане его актеры и вовсе казались не более чем овеществленными снами. Отдалялись, и с каждым шагом у них исчезала какая-то часть тела. В какой-то миг уже можно было решить, что они – или точнее их верхние половины – и вовсе парят над землей. Брекенбок вдруг поймал себя на мысли, что за краем видимого пространства – этой жалкой пары дюжин ярдов, больше ничего нет, и мир полностью исчез. Растворились дома, деревья, люди, брусчатка и собаки. Никого не осталось – лишь туман и…
Хозяин балагана достал из кармана фрака портсигар и открыл его – внутри рядком лежали четыре бордовые папиретки, по кайме каждой было написано: «Осенний табак». Папиретки вдруг будто бы начали извиваться, как гусеницы.
Шут испуганно захлопнул портсигар, после чего предельно осторожно снова его открыл. Внутри лежали самые обычные папиретки.
Выбрав, как ему казалось, самую толстую, он начал искать спички.
При этом Брекенбок сопел и морщился. Хозяин балагана испытывал странное недомогание. Помимо сухости во рту и затекшей шеи, его посетило невероятно тревожное ощущение, которое напоминало навязчивого типа, уверяющего, будто он – твой старый знакомый. Мысли путались.
Спички обнаружились в жилетном кармашке.
– Фьюирк, – прошипела спичка, чиркая головкой по серному боку коробка.
– Сама такая, – ответил ей Брекенбок и подкурил папиретку. Тут же над столом зависло облако красно-желтого дыма.
Что-то коснулось ноги под столом. Брекенбок испуганно глянул вниз: вдруг там живая кошачья шкура… или еще что похуже. Может, там какое-то жуткое существо, состоящее только из щупалец и глаз! Может, там пес-младенец, окровавленный и безносый! А может…
– А может, я сам все еще сплю? – прошептал себе под нос Брекенбок, ничего не увидев, и ущипнул себя за запястье. – Ай! Больно-то как!
Он огляделся. Все – по-прежнему. Туман. Вдали темнеют очертания сцены и стульев. Казалось, кто-то откусил изрядный кусок от фургончика музыкантов.
– Ну и? – спросил себя хозяин балагана. – И как узнать, ущипнул я себя во сне, или наяву? Должно зудеть так сильно? Или мне только кажется, что зудит?
– Могу вас поварешкой огреть, – любезно предложила мадам Бджи.
О, кухарка была по-прежнему на месте… Она пока что не растворилась. Да и вела себя вполне обычно: бродила в своем клетчатом переднике от стола к печи и обратно, не скупясь на ехидные соленые замечания и приперченные высказывания, и при этом не замечая, что мира кругом, может, уже и нет вовсе.
– Спасибо, не стоит, – хмуро ответил шут. – В моем сне вы бы так же сказали, мадам Бджи. – Он выдохнул облако дыма и заговорил сам с собой: – Что вообще происходит? Нужно понять, что творится, упорядочить мысли в голове… Так. Мы – в тупике Гро, Фли. Сейчас осень. Мы ставим пьесу «Замечательная и Невероятная Жертва Убийства». Сегодня был полицейский рейд…
– Вчера был рейд, – уточнила кухарка.
– Вчера был рейд, – повторил Брекенбок. – А Пустое Место сказал: «Я беру расчет, сэр. Слишком долго я был Пустым Местом. Это последняя пьеса…» А я ему что ответил? «Сделай еще кое-что, Пустое Место…» Теперь Пустое Место мертв. Вероятно. А Манера Улыбаться улыбается… Кстати, где Манера Улыбаться?
– Он плохо себя чувствует, – напомнила кухарка. – Заперся у себя в фургоне. Вы ведь уже спрашивали у Заплаты с Пронырой.
– Да, – нахмурился Брекенбок, припоминая. – Мигрень, кошачья лень, тяжелый день… Вчера был рейд. Значит, сегодня придет Мэйхью наниматься в «Балаганчик».
– Мэйхью? – непонимающе уставилась на него кухарка.
– В смысле, Несбит. Тип по имени Тибсен Несбит.
– Он тоже приходил вчера. Вы его куда-то отправили. И сказали, что у него важное задание.
– Вчера приходил, значит. – Шут кивнул и выдохнул очередное облако дыма, похожее на помятый заваливающийся дирижабль. – Еще вчера приходила кукла – носатый деревянный мальчишка.
– Не было такого.
– Значит, позавчера, – исправился хозяин балагана.
– Нет, сэр, – кухарка покачала головой. – Вы не поняли. Вообще не было такого. Вскоре после рейда пришел Манера Улыбаться и притащил куклу. Но не какого-то носатого мальчишку, а рыжую мисс в зеленом платье. Сабрину. Вы что, не помните?
– Да… Сабрина… – Перед мысленным взором Брекенбока встали вихрь рыжих волос, две зеленые пуговицы на месте глаз и… что-то в ней было еще… дерзкое… непослушное…
– Вы дали ей главную роль.
– Главную роль? – потрясенно прошептал Брекенбок. – Я? Я что, был пьян? Или не в своем уме?
– И то, и другое. Как всегда.
– Не как всегда.
– Нет?
Хозяин балагана нахмурился и почесал голову в колпаке.
– Сейчас я трезв и в своем уме. Вот почему все так странно перемешалось. Это совершенно ненормальное для меня состояние… А у меня закончилось вино! Проклятье! Этот ваш отрезвляющий супчик, мадам Бджи… Вот надо было вам вдруг брать и пробовать новый – в смысле, старый новый – рецепт вашей бабки!
– А что я еще могла сварить из глота? – искренне поинтересовалась кухарка, как будто действительно предполагала, что Брекенбок
