Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
Но это все лишь мечты, потому что Фромм в постель Хорни попал, когда ей было 49 лет (а ему 34) и, следовательно, по причине наступившей менопаузы Йохан Хорни-Фромм родиться у нее шансов не имел.
Ну вот, и когда камера приблизилась к Карен Хорни, она произнесла, крепко держа руками голову Фромма:
— Эрик, прошу тебя, не мудри. Это просто неприлично. Забудь свою латынь. Не нужно больше лекций — пожалуйста. Все знают, как ты умен. Но любить ты не умел. Ни фаллично, ни филистично — никак. То есть нет — умел, еще как! Но только себя. В отношении себя ты добрался до четвертой фазы и там достиг полного Caritas, объединяясь с самим собой ради само-самопожертвования. Вот такие у меня воспоминания о нашей с тобой связи — до самой моей смерти. Я тебе об этом уже говорила, помнишь? Ты должен помнить, Эрик, наши долгие разговоры, которые не заканчивались и в постели. Ты великий теоретик любви. Только с практикой получилось не очень. А я тебя любила. Очень сильно любила…
И тогда, сыночек, я представила себе, как их изнемогшие от любви тела лежат на простыне где-то в нью-йоркском Бруклине, и как за окном спальни начинает пробиваться бледная серость утра. А они, уже насытившие телесный голод, утопают в разговоре. Два психоаналитика, два демона сознания и подсознания, разбирающиеся во фрейдизме лучше Фрейда — а как иначе, они же его последователи. Он — философ и психотерапевт с ученой степенью. Она — специалист по психиатрии. Оба пережили периоды затяжной и болезненной депрессии, так что страдания своих пациентов представляют себе в полной мере. А Карен разбирается в женской психологии так, как, пожалуй, никто в то время — ведь она первая занялась конкретно психологией женщин. Впрочем, это Ты, сыночек, знаешь, Ты ведь читаешь труды Хорни внимательно и вдумчиво. Я Тебе, Нуша, завидую, что Ты можешь ее труды в оригинале читать, ничего не теряя в переводе. Но, может, Ты не знаешь, сыночек, что у Карен был еще один любимец, с которым она могла вести обстоятельные беседы. Да какой — его имя Тебя впечатлит так, как мало что может впечатлить. Потому что в 1950 году Карен сблизилась с еще одним Эрихом, с Эрихом Марией Ремарком (да-да, тем самым!) Когда они встретились с Хорни, ему было очень плохо. Он переживал болезненное расставание с Наташей Палей-Вильсон, с которой прожил десять лет (что для Ремарка, не склонного к моногамии, очень много) и которая должна была заменить ему Марлен Дитрих. Вот он и лежал на кушетке у Хорни, а та уговаривала его написать «Тени в раю». Это его последняя, посмертно изданная книга. А позволила я себе такое длинное отступление, потому что знаю, сыночек, Твою любовь к Ремарку.
И если такая пара, как Хорни и Фромм, сразу после любовного соединения начинают беседовать — интересные и необычные должны быть эти разговоры на смятой и влажной постели. О смысле и бессмыслице, об инстинктах, о зависти женщин к пенису и тщательно скрываемой зависти мужчин к матке, о женском мазохизме и желании отдаваться целиком, до конца, и о мужском атавистическом страхе потерять потенцию, о «маленькой смерти» мужчин во время каждой эякуляции и о стремлении осеменить как можно больше женщин. А также о том, что любовь — это обещание, акт отдания по собственной воле своей жизни другому человеку.
Вот такие, думаю, они в своих разговорах темы поднимали. Всю ночь, пока не рассветет. И вспомнились мне наши с Леоном ночные разговоры и наши с ним серые ранние утра. Тоже утренние сумерки за окном, разворошенная постель, да и темы похожие. Разве что слова не такие мудреные, попроще. И чаще всего — тоже до утра, хотя Леону к семи на работу нужно было бежать. И бежал — такой вот ненаговорившийся. И я ненаговорившаяся. Поэтому я вместе с ним вставала, наливала кофе в термос, делала бутерброды — с сыром или ветчиной, заворачивая их в пергамент и в пакетик складывая, и все это — чтобы продолжать разговор. Я, Нуша, про любовь так складно и красиво не умею, как Фромм или Хорни, но внутренне чувствую, что любовь — это неутолимое желание с любимым человеком общаться, бесконечно общаться. А не какой-то там Caritas или еще какая латынь. Впрочем, сыночек, Ты про невозможность наговориться в постели с близкой Тебе женщиной и так знаешь, Тебе-то о том можно не рассказывать.
Когда от своих размышлений и воспоминаний опомнилась и снова посмотрела на экран телевизора, я увидела, что Фромм произносит речь. Он говорил стоя, а я отказывалась верить собственным ушам, потому что доктор Эрих Фромм говорил как священник с амвона на воскресной мессе в Храме иезуитов. Хорошо поставленным голосом, воздев руки к потолку и устремив взор к софитам, он вещал:
— Бог является единственной причиной возникновения любви, а цель человека — стремление к ее познанию. Следовательно, как выглядит человек, созданный Богом, торгуя любовью? Как предатель, заслуживающий презрения! Любовь создана Богом, она возникла из его силы. Во имя ее он Сына своего отдал на муки. И пусть ад, отвергнувший любовь, будет проклят в вечности, потому что любовь в аду чужая, потому что…
В этот момент на экране появилась надпись «Просим прощения за временные технические неполадки». И меня это не удивило: свобода свободой, но налогоплательщику в аду трудновато внушить, что свобода слова важнее, чем его абонемент. Особенно учитывая, что у нас в Адском совете по делам телевидения, радиовещания и интернета, который PROFI называется, преобладают коммуняки, а они к пропаганде относятся серьезно, хотя, конечно, никакие они не профи. Таким образом, Эрих Фромм, охваченный непонятным для меня безумием — учитывая его несомненный атеизм, — передачу закончил, ибо надпись «о кратковременных технических неполадках» закрывала экран телевизора еще долго — до самых новостей после завтрака, которые начинаются в десять.
А я с этими «техническими неполадками» так перенервничала, что спать уже не могла и решила подслушать какую-нибудь исповедь для успокоения души. Я знаю, сыночек, что это не очень хорошо, и поступаю так с ощущением греха, но любопытство и тоска по земной жизни так меня снедает, что ничего не могу с собой поделать. А то, что я подслушала на этот раз, после прерванного «неполадками» Фромма, очень в мое настроении вписалось. Молодая женщина немыслимой красоты в юго-западной Польше встала на колени перед исповедальней и начала исповедоваться. Сначала перекрестилась, потом стала говорить. И исповедь ее звучала как стихи. Потому как что же это, если не поэзия, когда женщина на исповеди декламирует:
— Отче, в смущении я и печали:
Ибо вчера повстречала я ксендза,
Он нам читал Закон Божий в школе.
Он не узнал меня — я изменилась.
Он не узнал — я стала другая.
Все на него мы тогда молились.
Он же почти на меня не смотрел.
Был он всегда бесконечно галантным,
Очень воспитанным и элегантным,
И соблюдал он дистанцию строго.
И на сегодняшний день стал прелатом…
Я про стихи говорить с ним хотела
И о любимом мною ребенке.
Он же мне стал намекать про отдых
Где-то со мной в апартаментах.
Отче, я просто не знала, что делать.
Мир для меня просто рухнул, отче.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
