пациенток не считала, что у нее серьезные проблемы с организмом. Неправильное питание, постоянные вызовы рвоты и голод. Все это несет в себе слишком большие последствия. Ты даже не можешь представить какие…
– Вы меня хотите напугать?
Я видела, как Лука злился из—за моего поведения. Но я ничего не могла с собой поделать. Я не готова. Знаю, что обещала ему, но не могу.
Доктор отложила в сторону бумаги, и внимательно посмотрела на меня.
– Разве тебе нравится так жить, девочка? Разве нравится засыпать и просыпаться с мыслями о еде? Мучить себя изнуряющим голодом, а потом срываться? Срываться так, что себя не помнить. И приходить в чувства, когда степень объедания настолько огромна, что приходится бежать в туалет и доставать все из себя. А потом грызть себя, ненавидеть. Испытывать чувство вины за еду. И жить в вечных вопросах. А не переела ли я? А не мало? А не много? Ты думаешь, с такой войной в голове, можно строить отношения и жить?
Я сидела и смотрела на нее, затаив дыхание. Чувствовала, как краской заливает лицо. Она рассказала все, каждую мелочь, каждую мою мысль, мучившую изо дня в день. Это было слишком постыдно, мне не хотелось, чтобы Лука слышал этот разговор. Знаю, что ему будет больно, но если он хочет добиться результата, должен меня понять.
– Мы можем поговорить наедине?
Лицо доктора становится немного добрей.
– Лука, не могли бы вы…
– Да, конечно, – он поднимается, а я даже смотреть на него боюсь. Боюсь увидеть разочарование, обиду в его глазах. Он подходит и целует меня в волосы.
– Я буду рядом, в коридоре, Ослик. Зови, если что… – над ухом его шепот.
Я киваю благодарно. Он выходит за дверь, а я перевожу взгляд на доктора. Руки ледяные, я тру их друг о друга. Док замечает мою нервозность.
– Прости, Ия. Я знаю, что тебе сейчас тяжело, но нас с тобой ждет долгий разговор по душам.
И я рассказываю. С самого начала. С того момента, как умерла мама и Глеб забрал меня к себе. Рассказываю об отношениях с братьями, и о встрече с Лукой. Порой прерываюсь для того, чтобы выпить воды и собраться с духом, чтобы продолжить вываливать все исподнее перед малознакомым человеком. Она пообещала, что все останется между нами. И я поверила ей. В любом случае, ведь другого выбора у меня нет. Но рассказ об услышанной записи разговора Луки и его друзей дается мне слишком тяжело. Но я говорю. Взяв себя в руки, ради Варламова, я выкладываю ей все. И только, когда я замолкаю, понимаю, что стало немного легче. Самую малость, но легче.
Мы сидим в тишине. Доктор делает какие—то записи в своем блокноте. Пишет неспешно, словно и спешить то некуда. А потом откладывает в сторону документы и поднимается.
– Ия, – она обходит стол и усаживается напротив. – Скажи, ты любишь себя?
Я не знаю, что ей ответить. Не знаю, как правильно. Хочется, чтобы это поскорее закончилось.
– Это простой вопрос, милая. Просто ответь на него.
Женщина наклоняется ближе, смотрит мне в глаза. И сейчас я понимаю, что она искренна со мной. Нет больше фальшивой улыбки и дежурного взгляда. Она выглядит так, словно переживает обо мне. Словно ей есть до меня дело. И я понимаю вдруг, что сейчас мне хочется ей довериться. Хочется, чтобы она помогла.
– Ты хочешь стать инвалидом? Хочешь умереть от истощения и от отказа всех органов? Твой вес сейчас – сорок шесть килограмм при росте сто шестьдесят восемь сантиметров. Еще шесть килограмм и твоя женская репродуктивная система даст сбой. Скажи, ты хочешь родить ребенка?
От ее слов мне не по себе.
– Хочу.
– Но ты не сможешь. Ты не сможешь выйти замуж, не сможешь зачать, как бы не старался твой мужчина. Если ты продолжишь в том же духе, то уже через пару месяцев твой организм начнет отказывать. Орган за органом, понимаешь? Почки, печень, желудок. А когда боль станет совсем невыносимой, и ты решишь начать есть, процесс будет необратим. У тебя пока есть шанс вернуться к нормальной жизни, так воспользуйся им…
В глазах нещадно щипало. Я смотрела на нее, не мигая. Знала, если моргну, слезы польются рекой. Эта женщина только что вспорола самые глубокие раны. Обрисованная ей перспектива делала меня несчастной.
– Ты должна себя полюбить Ия…
А вот после этих слов, я сдалась. Из горла вырвался всхлип, я прикрыла рот, чтобы не разрыдаться в голос. Перед глазами все плыло от затопивших слез.
– Я не могу, как вы не понимаете?! Он всегда был лучше меня, ярче. Вокруг него всегда толпы поклонниц. И то голосовое сообщение, оно сломало. Я знаю, что Лука так не считает, и мы не раз проговаривали с ним тот момент, но те отвратительные слова… они сломали меня, понимаете? – я то и дело проводила пальцами по лицу, стирая влажные дорожки. Мой голос от слез стал гортанным.
– Я боюсь потерять его, но также я понимаю, что должна держать себя в руках, чтобы соответствовать ему, чтобы быть красивой. У меня умерла мама, когда мне было семнадцать. Потом приехал брат, он забрал меня и дал мне дом… Я любила брата, но он пропал. У меня только Лука остался, и я боюсь, что он отвернется. Кому нужна больная? Или некрасивая?
Она кладет руку мне на ладонь, сжимает ее.
– Ты считаешь, он может бросить тебя, если вдруг ты поправишься? – в ее голосе звучало удивление.
Я не раздумывая, кивнула. Этот страх не дает мне нормально жить. Не дает спать, есть. Когда мы помирились с Лукой, я думала, будет легче. Но ничего не изменилось. Я по—прежнему боюсь.
– Давай немного с другой стороны посмотрим на ситуацию. Скажи, отчего умерла твоя мама?
– У нее было больное сердце. Сделали операцию, но она не помогла…
– Она долго болела?
В горле пересохло. Даже сейчас эти воспоминания давались мне с трудом.
– Полгода.
– Тебе было шестнадцать. Мама болела, ты вынуждена была одна ухаживать за ней. Ты пережила много боли, девочка. И я знаю, ты не хочешь вспоминать о ней, но сейчас это нужно сделать…
Конечно же я помню. Все до малейших деталей. Мамины больные глаза и слезы. Ее страх, и мой, детский, парализующий ужас. Страх остаться одной. Страх потерять ее.
– Вспомни, что ты чувствовала, когда видела, что ей хуже день ото дня, – голос женщины становится тихим. Она просит об ужасных вещах.
– Вспомни, как радовалась, когда было хоть
