Такое же чувство оставленности испытывали пленные Королевской армии, вернувшиеся из Австрии и Германии и не нашедшие на итальянской границе никакой материальной помощи, только моральное унижение, которому подвергались те, кого открыто считали дезертирами. Все они — «старые» и «новые» итальянцы — были заключены в специальные лагеря, где их подвергали допросам с целью выяснения их позиций, изолируя лиц, считавшихся подозрительными. Пленные итальянской армии, прибывшие на Родину в ноябре 1918 г., покинули лагеря к первой половине января 1919 г.[590], в то время как прибывшие позже ирредентисты во многих случаях подверглись более длительному задержанию. Особенно это касалось состоявших прежде на австрийской службе кадровых офицеров и унтер-офицеров, бывших жандармов и, конечно же, «подозреваемых»[591]. Тот факт, что люди прибыли из революционной России, сам по себе был отягчающим обстоятельством, не только для италоговорящих австрийцев.
В январе 1919 г. Витторио Дзупелли, теперь в чине военного министра, уточнил, что италоязычные солдаты, прибывшие из России, «все без исключения сосредоточены, в целях политической целесообразности, на Азинаре[592]», и что та же участь постигнет 700 «ирредентных» пленных, только что прибывших в Анкону из Одессы. В каком бы мундире они ни воевали, все, кто вступал в контакт с «большевистским вирусом», нуждались в специальных мерах изоляции[593]. Суровое карательное отношение применялось для солдат с воссоединенных территорий, говоривших на другом языке — словенцев и хорватов из Венеции-Джулии и Далмации и немцев из Альто-Адидже — которые подозревались в предубеждении против итальянской нации. Предусматривая возможность предоставления неограниченного отпуска ради сельскохозяйственных работ солдатам, прежде служившим в австро-венгерской армии (это позволяло им вернуться домой), циркулярное письмо Верховного командования предлагало проявить эту льготу «для элементов итальянской национальности, сохраняя при этом твердое отношение к элементам других национальностей»[594].
С приходом к власти правительства Нитти в июне 1919 г., наконец, началась решительная демобилизация военных и передача политическим органам многих полномочий, которые до сих пор находились в ведении вооруженных сил. В этом контексте циркулярное письмо, подписанное премьер-министром в августе 1919 г., предлагало гражданским властям содействовать возвращению всех лиц, задержанных в первые дни занятия «новых провинций», которым не предъявлялись особо серьезные обвинения. Во многих случаях гражданские генеральные комиссары, временно управлявшие «новыми провинциями», не знали о причинах интернирования, поскольку не имели доступа к соответствующим документам, первоначально подготовленным военными[595]. Эта мера, затрагивающая гражданское население, сопровождалась более благосклонным отношением к бывшим австрийским солдатам, что постепенно привело к их окончательному освобождению.
После возвращения Манеры и его помощников в апреле 1920 г. общее число пленных, доставленных в Италию с момента первых отправок в 1916 г., составило около 10 тыс. человек[596]. Однако в Риме понимали, что не все италоязычные пленники были доставлены домой. В частности, из региона Трентино в адрес правительства прозвучали обвинения в недостаточных усилиях по поиску пропавших земляков. Ассоциации комбатантов, также критикующие обращение с ветеранами, решительно и без обиняков требовали организовать и направить в Россию новую миссию. Провинциальное управление по оказанию помощи комбатантам в Тренто решило, что не следует поручать эту миссию снова военным, чьи действия в прошлом подвергались критике. Последних обвинили в том, что они задерживали возврат из-за их собственных некомпетентных действий, а не, «как утверждается, из-за форс-мажорных обстоятельств». По мнению этого Управления, «миссия, которая действительно хотела бы работать, могла бы вернуть гораздо большее число ирредентистов в Италию в течение нескольких месяцев после своего прибытия в Россию, в то время как Военная миссия просто тянула время, ставя под угрозу жизнь многих наших пленников, находившихся там»[597]. Это резюме отразило часть правды, опровергнув героические повествования Манеры и его предшественника Бассиньяно (впоследствии их версия будет пользоваться в Италии успехом). Однако, как говорилось выше, ущербность действий миссии была обусловлена не столько ее военным характером, сколько подходом к проблеме самого правительства. В любом случае, выбор снова сделали в пользу военных и, в частности, Манеры, единственного, кто считался способным найти сотни «ирредентистов», всё еще остававшихся в России и «часто доведенных почти до дикого состояния»[598].
Так, Манера и семь офицеров отправились в октябре 1920 г. в Тбилиси, где националисты и меньшевики образовали автономное от Москвы государство. Дальнейшей их целью стало проникновение в Туркестан, где новая миссия должна была сосредоточить свой поиск — после сообщений о том, что в этом регионе находилось еще около 4 тыс. итальянцев[599]. В конфиденциальном порядке Министерство иностранных дел поручило Манере передавать всю военно-политическую информацию, которую он собирал в посещаемых местах, выполняя таким образом параллельное задание информационного характера — именно то, чего опасались в «красной» Москве, а Рим официально отрицал[600]. Манера не уклонялся от этой разведовательной задачи, направляя в Министерство иностранных дел отчеты, где советовал щедрую поддержку с итальянской стороны для антибольшевистских сил, которых считал близкими к победе, а также для командировки своих людей по всему Кавказскому региону для выполнения филантропической работы в национальных интересах «под предлогом помощи военнопленным»[601]. Как мы видим, снова судьба военнопленных и планы по их репатриации переплелись с гораздо более широкой проблематикой.
